Крачки. Вот уже четырнадцать лет, как на Нерли не было хорошего разлива. Могло показаться, что река, утомлённая долгой жизнью, потеряла прежний свой азарт и уже не хотела разгуляться полой водой по заливным лугам, распластав своё русло до ширины отражающегося в воде неба. Что было тому причиной судить трудно. Возможно, повлияло «глобальное потепление», о котором так часто говорят последние годы, а, может быть, непродуманная деятельность человека, проведшего необоснованную мелиорацию речных пойм и зарегулировавшего плотинами основные водотоки. Так или иначе, жизнь реки и её поймы стала меняться. Старицы, озерки и небольшие верховые болотца, существовавшие испокон веку исключительно за счёт речных разливов, неизбежно стали заиливаться, мелеть и зарастать. Раньше, почти каждый год, бурный поток весенней воды очищал их ложе от илистых отложений и обновлял живительной влагой талого снега. Какой только рыбы не оставалось после разлива в этих озерках и старицах! Так было раньше!... Теперь всё стало по-другому, но мудрая природа не терпит пустоты, и на смену одной жизни пришла другая…. На почти полностью заросшей телорезом старице ранней весной появились странные птицы. Было их около двадцати. «Чайки – не чайки? Крачки – не крачки? Таких раньше у нас не было. Наверное, морские – остановились у нас подкормиться. Поживут недельку – другую и тронуться в путь к северным морям». Так я рассуждал сначала, и не придавал особого значения атакам крикливых птиц, пикирующих прямо над моей головой. Один мой знакомый рыболов, попав под отчаянные атаки отважных птиц, предположил: « Не иначе, как загнездятся тут, бестии! Не спроста они территорию охраняют!» Поверить в подобное предположение я не мог, и пропустил его мимо ушей, так как придерживался мнения, что в природе не бывает ни чего неожиданного. Ведь не водятся же белые медведи на черноморском побережье, так почему же крачки, а это были, по-видимому, всё же они, должны строить гнёзда в Средней полосе, если им положено делать это на Севере? День за днём прошёл месяц, а крачки так и не улетели. Это обстоятельство меня не мало удивило, и я решил внимательнее присмотреться к столь непривычным гостям. Были они размером с дрозда, но с характерной для всех крачек заострённой и удлиненной формой крыла. По расцветке, я первоначально разделил их на два вида, но впоследствии догадался, что различия эти обусловлены лишь половой принадлежностью. Из энциклопедической литературы я выяснил, что крачки эти носят название «белокрылых». Белокрылые крачки, которых иногда ещё называют «болотными», крайне переменчивы в отношении мест гнездования. Выведя и выкормив птенцов на полюбившемся им водоёме, они могут никогда больше там не появиться. Это обстоятельство прочно запало в мою голову и заставило более пристально наблюдать за крачками, высоко ценя каждый день, проведённый в кампании этих юрких и отважных птиц. А отвага их была поистине восхитительна. Даже такого опасного и сильного хищника, коим является болотный лунь, крачки отчаянно могли атаковать в одиночку. Что уж там говорить о воронах и сороках! И те и другие находили спасение от молниеносных атак лишь в густой кроне раскидистой ивы одиноко растущей на берегу старицы. Отсидевшись под прикрытием листвы и убедившись, что крачки успокоились и находятся на безопасном расстоянии, и вороны и сороки, быстро-быстро улепетывали восвояси, максимально прижимаясь к самой земле. Особой ненавистью у болотных крачек пользовались их речные родственницы и чайки. А вот на чибисов они не обращали никакого внимания. В результате, под надёжной охраной, пара чибисов вывела трёх птенцов. Через несколько дней наблюдений я отметил, что у крачек среди зарослей телореза есть несколько местечек, на которые птицы присаживаются чаще всего. Вероятно, это были места устройства гнёзд. Чтобы проверить свою догадку, я накачал резиновую лодку и поплыл к противоположному берегу старицы. Чем ближе я подплывал к местам птичьих присад, тем активнее выражали своё недовольство крачки. Они то и дело пикировали над моей головой, издавая при этом угрожающие крики. И без того нелёгкое путешествие на «резинке» сквозь сплошные заросли телореза, усугублялось реальной опасностью получить удар клювом в затылок. К счастью, подобного «наслаждения» я так и не испытал. Бог, что называется, миловал. А вот проходящему однажды по прибрежной дороге подвыпившему мужичку, досталось, как говорится, по полной программе. Крачки его так «окучили», что бедолага свалился в высокую траву и пополз как уж, не переставая при этом звать на помощь. Странно, но чем ближе я приближался к предполагаемым гнездам, тем менее активно вели себя крачки. Они, словно специально, выражали своё безразличие к моим действиям, но при этом, и это было хорошо заметно, внимательно следили за каждым взмахом моего весла. Ближайшее ко мне гнездо я заметил сразу. Да его и трудно было не заметить. Все листочки телореза вокруг него были ощипаны. Из них был устроено подобие плавающего блюдца. Строение показалось мне таким ненадёжным и зыбким, что я удивился, как оно способно выдержать посадку птицы и не затонуть. В центре гнезда лежали два маленьких яйца, искусно раскрашенных природой под камуфляж. Так я убедился, что места постоянных присад крачек, есть ни что иное, как гнёзда. Теперь, все дальнейшие мои орнитологические наблюдения я проводил исключительно с берега, вооружившись биноклем с семикратным приближением. Первым моим личным открытием оказался принцип птичьего равноправия. Оказалось, что самцы и самки белокрылых крачек насиживают кладку поочерёдно. Позднее подтверждение моему открытию я нашёл в энциклопедической литературе. Самцы отличаются от самок более чётким разделением чёрных и белых зон оперения. Грубо можно определить так: самки чёрно-серо-белые, а самцы чёрно-белые. Интересно и другое наблюдение: пока один из родителей сидит на гнезде, второй его кормит как птенца. Основной рацион питания болотных крачек составляют стрекозы и мелкая рыбёшка. Весной и в начале лета, в период массового вылета майских жуков, крачки охотно собирают их с воды. Охота на пролетающих жуков носит случайный характер, т.к. основной их вылет начинается с наступлением сумерек, когда крачки уже устраиваются на отдых. Каждодневное общение с крачками позволило мне различать их друг от друга. Это на первый взгляд они все абсолютно одинаковые. При более внимательном рассмотрении начинаешь выделять из общей массы отдельных птиц. Эта -- самая крикливая, эта – самая смелая, эта – самая заботливая и т.д. Внешняя узнаваемость – первый шаг к дружбе! Второй шаг – это узнаваемость звуковая. Научившись различать отдельных представителей колонии, неизбежно начинаешь с ними разговаривать. Происходит это само собой и ты вдруг замечаешь, что воспринимаешь это, как вполне обычное дело. Привыкают к твоему голосу и птицы. В результате, они практически перестают реагировать на тебя, как на опасность, и ты неожиданно начинаешь ощущать себя частью мира, который называется дикой природой. Подспудно возникающее чувство доверительного отношения друг к другу, очевидно, передаётся и другим обитателям близлежащего пространства. Чибисы, ранее пугливо взлетающие с тревожными криками, при моём приближении, вдруг стали опускаться на землю в непосредственной близости от меня, при этом, не особо стараясь, скрывать своих чибисят. Более того, они быстро заметили, что меня боятся сороки, вороны и чайки. Однажды, разомлев от полуденной жары, я прилёг на топчан в вагончике и уснул. Проснулся я от тревожных криков чибиса-отца, который вился возле открытой двери с недвусмысленным намерением разбудить меня. Я выскочил на улицу и увидел, как чибис-мама пытается прогнать от затаившихся в траве птенцов, трёх наглых сорок. Увидев меня белобоки улетели. Чибисы тут же успокоились. Сначала я думал, что и крачки, и чибисы теперь будут относиться с доверием ко всем людям. В некоторой степени, это меня беспокоило, т.к. подобная беспечность могла выйти птицам боком. Но к счастью, я ошибался. Появление в районе старицы посторонних людей пугало её обитателей, как и прежде. Из этого я сделал вывод, что птицы умеют отличать меня от других людей. Даже смена одежды не влияла на их отношение ко мне. Первого птенца белокрылых крачек я заметил 22 июня. Он был крохотным, грязно-жёлтого цвета в тёмную крапинку. Очевидно, ему было несколько часов от роду. При этом он уже ловко пробирался среди колючих листов телореза, и что удивительно, не тонул. Поверхностного натяжения воды было вполне достаточно, чтобы держать это лёгонькое тельце. Заметив моё движение, птенчик замер, спрятав головку за листок. Сколько в те дни появилось на свет птенцов, я не знал. Они были довольно скрытными и совсем не перемещались по водоёму. Спустя неделю или чуть больше с момента замеченного мной первого птенца, в поведении крачек появились изменения. Самцы периодически собирались в единую стайку и поднимались высоко в поднебесье, долго кружили там, то, зависая на одном месте, то вдруг устремляясь вниз. Было заметно, что они репетируют что-то очень важное, такое, без чего никак нельзя обойтись. Всё это было похоже на то, что опытные птицы учат молодых летать. Но птенцы ещё только появились на свет и не могли внимать урокам своих отцов. К тому же самки активно летали за добычей и носили её к гнёздам. Это ещё больше запутывало меня, и я никак не мог найти оправдание странному поведению самцов. Разгадка пришла очень скоро. Приехав утром 2 июля на водоём, я не увидел ни одного самца. Они улетели. Вся забота, по вскармливанию потомства, легла на плечи самок. И они, отдадим им должное, хорошо с ней справлялись. Как заведённые, от зари до зари, они ловили стрекоз и аккуратно вкладывали их в клювы своих быстро подрастающих птенцов. Нужно видеть, чтобы оценить, с какой грацией и ловкостью крачки ловят стрекоз! Основным в этой охоте является зрение. Высматривая добычу, птица летит не высоко над водой или лугом, потом вдруг, трепеща крыльями, зависает на одном месте и мгновенно по траектории падающего вниз маятника, снимает сидящую на траве стрекозу. Возвращаясь в колонию с добычей в клюве, крачка постоянно подаёт птенцам звуковой сигнал. Последние, заслышав голос матери, тут же отзываются, за что и получают вкуснятину из клюва в клюв. Взрослые крачки оказались завидными трудоголиками. Весь световой день они проводили на крыле, лишь изредка, не более чем на 2-3 минуты, присаживаясь отдохнуть на торчащий из воды кол. От такой неуёмной заботы, птенцы росли, как на дрожжах. К середине июля они уже были хорошо заметны среди плавающей зелени растений. Но более всего были слышны их требовательные голоса. Некоторые, из особо одарённых птенцов, уже пытались делать короткие перелёты. Получалось пока плохо. Иногда они неуклюже плюхались на открытую воду, и тогда им приходится добираться до островков телореза вплавь. Выбравшись на зыбкую твердь, птенец вновь начинали вслушиваться в окружающее звуковое пространство, безошибочно различая в нём голос своей матери, несущей в клюве корм. Утром одного из дней, приехав на водоём, я обнаружил на мостках, с которых постоянно ловил рыбу, трёх расположившихся на день птенцов. Они сидели на краю доски в ожидании очередной порции корма. Я решил подойти к ним поближе. Это их напугало, и они перепорхнули на плавающий островок метрах в пяти от мостков. Когда я отошёл, птенцы вновь вернулись на доску. В течение дня я много раз проходил мимо мостков, и каждый раз птенцы, то отлетали на островок, то возвращались обратно. На следующий день эта игра им видимо надоела, и они просто перестали обращать на меня внимание. Через пару дней осмелела ещё пара птенцов, облюбовав для посиделок мою лодку. Этим, правда, приходилось иногда перелетать на близлежащую прибрежную отмель, т.к. лодкой я тогда пользовался довольно активно, очищая водоём от гниющей растительности. Я плавал на лодке мимо абсолютно обнаглевших птенцов, иногда подпускавших меня к себе менее чем на пару метров. Мне кажется, что мы даже подружились. В знак добрых намерений, я поймал несколько стрекоз и подложил их на доску рядом с птенцами. Они не обратили на подарки никакого внимания. А вот мамаша быстро засекла мои подношения, подхватила их и вложила в детские клювики. Однажды она принесла с реки довольно крупную уклейку и сунула её в клюв птенцу. Как я тогда за него перепугался. Рыба застряла у него в горле, и он ни как не мог её заглотать. Казалось, ещё несколько секунд и он задохнется! Но всё, к счастью, завершилось благополучно. Тогда я обратил внимание, что мать не только кормит, но и поит своих птенцов. Воду она набирает в клюв, а потом впрыскивает её в раскрытый ротик птенца. К концу второй декады июля птенцы успели, не только вырасти до размеров взрослых птиц, но и поменяли пух на оперение. Теперь они всё чаще, а главное увереннее, поднимались в воздух и наслаждались возможностью свободного полёта. Было хорошо заметно, как нравится им маневрировать, гоняясь друг за другом в восходящих тёплых потоках воздуха. Иногда они порывались полететь за матерью к реке, но какая-то неведомая сила заставляла их отстать и повернуть обратно к хорошо изученному водоёму. Он был для них родным домом, их крепостью. Весь же остальной мир был пока незнакомым, а значит враждебным. Но всё же, как не привлекательно было умение летать, большую часть дня птенцы проводили сидя на мостках. Иногда они дремали, прикрыв глаза, и оживлялись, лишь услышав голос матери, нёсшей очередной деликатес. Порой я намеренно сгонял их с доски вынуждая к полёту и напутствуя словами: «Давайте, давайте тренируйтесь! Хватит спать. Вам на юг, вон какую даль лететь! Тренируйтесь!» Крачки птицы шумные, кричат по любому поводу. За несколько месяцев соседства, я так привык к голосу этих птиц, что стал различать некоторые интонации. Короткий, часто повторяющийся – значит, появился чужак; протяжный и нежный, с недлинными перемолчками – мать возвращается с удачной охоты; безсистемный, разнотонный – так для общего фона; громкий, отрывистый как бой пулемёта – атакую врага! Птенцы тоже молчат редко, постоянно просят есть. В общем, шум -- гам от зари до зари. Не соскучишься. Иногда даже раздражает: «Да замолчите, тараторки! Ни какого покоя!» Двадцать седьмого июня приезжаю утром на водоём, и первое, что улавливаю – непривычная, настораживающая тишина. Спешу к воде. Нет крачек! Улетели! И вдруг на душе стало так пусто и тревожно! Улетели, улетели и унесли с собой этап моей человеческой жизни. Два дня хожу сам не свой, словно потерял что-то очень важное и понимаю, что уже не найти, но крупица надежды живёт в душе и не даёт успокоиться. А вдруг ещё вернуться, хоть бы попрощаться, посмотреть вслед и…. И успокоиться! Крачки вернулись на третий день. Не все. Лишь та, самая заботливая, и два её птенца. Сели уже не на мостки, а на стоящий рядом аншлаг. Мать пытается их кормить. Ловит стрекоз. Они их принимают, но уже без жадности. Они больше заняты своим внешним видом. Чистят перья, потягивают крылья. Уже совсем взрослые, хотя и легко отличимые от матери. А она всё старается, опять ловит стрекоз и подносит в клюве воду. Так проходит час – полтора, и вдруг они взлетают и, плавно набирая высоту, удаляются на юго-восток, быстро превращаясь в две, еле различимые на фоне неба, точки. Растерянная мать, словно немного зазевавшись, бросается за ними вдогонку и тоже исчезает из поля моего зрения. Вот и попрощались! Спустя месяц на Павловском водохранилище замечаю среди стайки чаек двух молодых белокрылых крачек. Мои – не мои? Теперь уж не разобраться! А всё-таки жаль, что они не возвращаются к местам своих гнездовий! Вот было бы здорово увидеться через год!
Пробовали. Всё равно молчит. Лишь когда варить стали - в одном эпизоде признался.
