Якут

В Новосибирске изданы два моих сборника рассказов об охоте и рыбалке "С тайгой наедине" и "Маршрут Большая медведица". Любителям такой литературы могу выслать книги наложенным платежом. С тройкой моих рассказов (не вошедших в сборники) можно познакомиться на этом сайте автор - Якут. С уважением к коллегам рыбакам-охотникам Н.Решетников.

Сначала была боль, резкая, колючая, живая. Звук пришел на мгновение позже тоже резкий, острый ничем не приглушенный, звук который нацелен в одну точку вместе с пулей. Боль из бедра волной прокатилась до макушки и вернулась туда, где расплывалось по одежде бурое пятно.- Черт – зажимая рану рукой, прошептал человек только что упавший в снег, по которому дорожкой бежал звериный след. Он Семен Половинкин искал сейчас глазами того, кто послал в него смертельный кусок свинца и не находил, хотя глаз у него был остер и приметлив – не один год в тайге. Лес просматривался хорошо, толстых, способных укрыть за собой стрелка деревьев вокруг не было, не было ни выворотней ни сугробов, лес стоял прозрачный и немой. Что-то сопоставив мозг сам направил взгляд в направлении откуда мог грянуть этот предательский выстрел и пробежав по едва заметным приметам, как то сбитый снег с кустика, крошки и кусочки пыжа уперся в черную точку дула одноствольного ружья закрепленного на стволе лиственницы. Обратно взгляд скользил по тонкой капроновой нити белой как снег, лежащей теперь на блестящем снегу.- Самострел – удивленно прошептал Семен. – Здесь….Откуда?Он все еще прижимал ладонь к ране не меняя неудобной позы. Поняв, что врага рядом нет, потянул на себя ногу и, тут же боль снова покатилась к затылку. Он не застонал, он еще раз попробовал совладать с ногой, которая не желала подчиняться его воле. «Если перебита кость, я не доползу» - мелькнуло в голове, и почему-то вспомнился сохатый, добытый им года три назад. Вспомнилась его перебитая пулей нога, не давшая рогачу уйти от охотника. Хоть и не гнался никто за Семеном, но уходить и ему нужно, как тому сохатому. Уходить не от чего-то там абстрактного, а от самой смерти которая уже бродит где-то рядом, решает поглядывая на него, заморозить ли медленно или забрать жизнь с последней каплей крови просачивающейся сейчас между пальцами. - Ну, уж хрен тебе – прошептал Семен. – И похуже бывало….Бывало ли? Наверное, нет. Тонул, конечно, так кто, живя на реке и рыбача с детских лет, не тонул. На вертолете падал, когда однажды их с тайги вывозили, но тогда рядом люди были, помогли. Сколько раз с диким зверем нос к носу встречался, но тогда он был здоров и сам искал этих встреч. А здесь он один, один, раненый, на двадцати пяти градусном холоде, за семь километров от дома. - Ничего – опять прошептал он. – На войне люди и не с такими ранами выползали. И тут же подумал: «Только кто это видел».Судя по всему, пуля ударила под небольшим углом, чуть сзади, задев вероятно сустав и разорвав мышцы. Выходного отверстия не было, значит сидит где-то в бедре. Кровь текла непрерывно, но не ручьем, значит, артерия не задета. Точно не задета, вздохнул Семен с облегчением, потому, что артерия с внутренней стороны бедра. Еще ему подумалось, совсем не кстати, что если бы пуля прошла навылет, то могла задеть еще один жизненно важный для мужика орган. Нужно было перетянуть рану, но бинта у него с собой, конечно же, не было. Майка и рубашка, это все, что он мог себе позволить. Еще два ремня, с брюк и с ружья. Превозмогая боль, снял лыжи и перекинув на них свое тело быстро переоделся. Посчитав, что воротник фланелевой, клетчатой рубашки самая чистая часть его одежды, отпорол его и вывернул наизнанку. Не думая, почему он это делает, стал ломать сигареты, высыпая табак в воротник. Их в пачке оказалось двенадцать штук. Вынув из пачки фольгированую с одной стороны бумагу и сняв с нее целлофан, сунул пачку в карман. Распорол штанины и кальсоны над раной. Рана не казалась большой и не была круглая, как он думал пока ее не увидел. А увидев разрезал вороник пополам ссыпал табак в одну из половинок и приложил к ране. Сверху наложил фольгированную бумагу, потом расправленный целлофан с табачной пачки. Запахнув распоротое белье и штаны, начал заматывать рану нарезанными из одежды полосами материи. Рана оказалась на неудобном месте и «бинтов» для ее качественной перевязки требовалось куда как больше, чем у него было. Повязка съезжала вниз по ноге. Притянул повязку ремнями, брючным по бедру, ружейным, через талию. Все равно при шевелении повязка норовила съехать. Ружейный пришлось снять. Тогда он вынул все патроны из патронташа, несколько штук сунул в карман, бросил в снег остальные и затянул его на бедрах, сверху зафиксировав оружейным ремнем. Закончив «лечиться» Семен решил попытаться встать опершись на ружье, и это ему удалось, хоть и со стоном. Встал вопрос, как идти, на лыжах или нет? Даже не попытавшись попробовать, понял, что без. Если встать на лыжу, то не возможно будет опираться на ружье, которое провалиться в снег, а широкая охотничья лыжа нет. Тащить на раненой ноге вторую лыжу не могло быть и речи. Бросить ружье, а вместо него вырезать себе костыль, он тоже не решился, памятуя о волчьих следах недалеко от поселка. Каждый шаг приносил боль, да и шагами его перетаскивание тела по снегу с помощью одной ноги и ружья было назвать трудно. Скорее каждые тридцать-сорок сантиметров за одно человеческое усилие. Семен попытался сосчитать, сколько до его спасения нужно сделать таких шагов, получилось, примерно двадцать одна тысяча, а «прошел» он только сто двадцать. Внутри шевельнулось что-то не приятное, тяжелое и холодное. Что бы не дать этому чувству одолеть себя, он стал думать о самостреле, пытаясь вычислить того, кто бы его мог насторожить. Перебрав в памяти всех поселковых, Семен пришел к выводу, что никто из них не способен на такое, да и лишнего ружья вряд ли у кого найдется. - Точно – вслух произнес он. – Геологи! Геологическая партия на самом деле стояла всего в двух километрах отсюда на берегу озера все нынешнее лето и ушли они уже с первыми белыми мухами. Был среди них народец разный, особенно среди сезонных рабочих. За четыре месяца их соседства не раз в поселке, не знавшем замков на дверях, пропадали куры, продукты, а однажды и поросенок. Случалась раз и драка между поселковой молодежью и экспедиционными, из-за чего Семен не знал, но факт такой был. Не знал Семен и того, что в августе у Егора Клюева пропала из сеней старенькая одностволка шестнадцатого калибра, но о пропаже Егор никому не сказал и в милицию не заявил будучи уверенный, что взял ружье его тринадцати летний сын Андрюшка. Андрюшка все отрицал даже когда Егор его как следует выпорол, из чего последний сделал вывод, что ружье Андрюшка скорее всего утопил и сознаться отцу поостерегся что бы не получить еще и за утерю имущества.Повязка кровь не остановила. Бурое пятно медленно но росло. По мере того, как росло пятно на одежде, таяли силы Семена. Валентина ойкнула и отступила от треснувшего зеркала, которое протирала. - Спаси и сохрани нас господи – прошептала она, со страхом глядя на трещину, прорезавшую загадочное стекло - источник неосознанной тревоги и страха. Часы-ходики на деревянной стене зашипели и начали отбивать время. Валентина оглянулась, стрелки показывали два часа по полудню. «Семен» – только и подумала она. Почему именно Семен, есть еще двое сыновей, один сейчас на свидание убежал, другой в школе, а в голове только Семен. Почему, она не знала, но чувствовала, что-то случилось именно с ним. Двадцать лет прожили они вместе, практически не расставаясь. Даже в отпуск врозь не ездили, а ездили-то всего два раза, раз в Пятигорск, да раз в Сочи. Самые долгие разлуки были, когда Семен в тайгу уходил, но к этому душа привыкает, это жизнь. Трижды она одна из дома уезжала – в роддом, что в райцентре. Двоих вот ребят подняли, а дочурка и до года не дожила, после похорон кровиночки своей увидела Валентина первые седые волосы на висках мужа, а уж потом они с каждым годом все прибавлялись и прибавлялись. Нынче ему всего-то сорок два стукнуло, а седой уже весь. Зашипело на плите. Кинулась Валентина крышку с кастрюли снимать да чуть не упала, налетев на табурет. Ничего глаза не видят все мысли там с Семеном – случилось что-то. Через полтора часа послышались на крыльце шаги. «Андрей» - безошибочно определила она. Широкоплечий с длинными тяжелыми чуть согнутыми в локтях руками этот молодой человек все же не создавал впечатление человека грубой физической силы, его тонкое продолговатое лицо чуть скуластое с высоким лбом и энергичным подбородком освещали большие серо-голубые веселые глаза еще не мужа, а юноши. Весной Андрей, не прошедший по конкурсу в институт должен будет уйти служить в армию, а пока он работал электриком на электростанции, где среднее образование и знание закона Ома, сразу позволяло получить соответствующий разряд.- Есть хочу мама, аж сил нету. – заявил он, едва переступив порог, но будучи человеком внимательным и чутким, взглянув на мать спросил сдвинув брови. – Что случилось.Она стоявшая у печи и сжимающая в руках поднятых к груди полотенце всхлипнула и тихо сказала:- Зеркало треснуло, с отцом что-то…..- Да что ты ма! Что может с ним случиться? - Чувствую я…- Брось ты во всякие приметы верить – ласково сказал сын. – Все это глупости. В космос каждый день люди летают, всю землю и океаны исследовали и никаких чудес не нашли. А зеркало это просто стекло с одной стороны окрашенное и всего-то.- Душа у меня Андрейка не на месте, может, пойдешь, встретишь отца?- Да запросто. Щас поем и пойду – согласился Андрей.- Вот и хорошо… - наливая в керамическую миску дымящейся борщ обрадовалась мать.- А куда он пошел, сказал? - Сказал, на Балыктах.- Так далеко, зачем?- Лес присмотреть, пометить, какой рубить. Дом он решил ставить к твоему приходу из армии.- А зачем мне дом, мне и с вами хорошо.- А женишься?- Да когда это будет….- Скоро сынок, скоро. Ты сейчас откуда? То-то. - Ладно, мало ли кто, куда по молодости смотрит, только что-то я не помню, чтоб кого-то из парней девчонки из армии дожидались. Ты лучше вспомни, что отец еще говорил, может, еще куда собирался?- Нет только на Балыктах.- Значит, к деляне нужно идти – отхлебывая борщ, рассуждал Андрей. – Пойду по лыжному его следу и точно встретимся, потому, что он нас туда водил всегда по одной и той же тропе, вдоль Хатарганки до Лысой горы и дальше вправо по распадку, аж до самого озера. Он во сколько ушел? - В восемь.- Значит уже назад давно идет – подытожил Андрей. Минут через тридцать после этого разговора, прихватив фонарь и ружье, он вышел на лыжный след отца. На эту старую деляну, нарушая выстрелами или стуком топора угрюмое безлюдье, беспокойный человек приходит редко. Люди с большим удовольствием охотятся вдоль реки, где и селятся потом. А сюда человек приходил только когда ударял мороз и дороги, вернее просеки таежные, становились крепкими до такой степени, что бы скрипя металлическими рессорами, мог сюда проехать самый вездеходный автомобиль ЗИЛ-157. Семен знал, это лучше других потому и не ждал случайной помощи. На очередном «шаге» закружилась голова, и он повалился на здоровый бок. Такое состояние он испытал впервые в жизни и понял, что дело хуже, чем он думал. Попытался встать, но голова снова закружилась, и он осел в снег. - Тогда поползем – прошептал он, выкинул вперед левую руку, уперся на нее и подтянул тело, отталкиваясь здоровой ногой. – Нормально… так даже лучше.Через несколько метров снег набился в рукав и в варежку. Ему и так уже давно стало казаться, что похолодало, а теперь его холод пронизывал насквозь. Семен решил ползти как-то быстрее, чтоб согреется, но это не помогло. Все чаще приходила мысль разжечь костер и согреется, а может и дождаться у огня, когда его найдут. Но он отгонял эту мысль, понимая, что искать его едва ли начнут, по крайней мере, до глубокой ночи. Все давно привыкли к тому, что он мог бродить в тайге не один день. Прополз он еще метров двести, когда почувствовал, что правая нога вовсе замерзла и перестала что-либо чувствовать. Собрав все силу и волю Семен ухватившись за деревце встал на ногу, и опираясь на ружье, сделал несколько шагов. Боль уже не чувствовалась так остро как раньше и можно было не обращать на нее внимание, а идти. И в какой-то момент он уже поверил, что научился идти, как вдруг в ушах начал нарастать какой-то шипящий звук постепенно переходящий в звон, в глазах сначала появились маленькие летающий искорки, потом все потемнело. Когда он открыл глаза, с серого зимнего неба пропархивали снежинки, и тихий пока северо-восточный ветер катил по снегу сухой листок. Куда не глянешь - везде пустынно ровно, бело. Слабый ветерок шуршал между красными стволами старых сосен. Сдержанная угроза угрюмо слышалась в этом ровном глухом шелесте, и мертвой тоской веяло от дикого безлюдья.- Очнулся? – спросил он сам себя и заметил, что света в лесу стало меньше. Темнота его не пугала, он был сыном, хозяином этой земли, видел здесь все, тонул и чудом остался живым, так что ему боятся какую-то там ночь. Не впервой. Оглядевшись, понял, что и в забытье он полз или шел, но находился он сейчас в стороне от тропы, хотя направление и не потерял. - Нужно идти – прошептал он, перевалился на здоровый бок и пополз. Сознание теперь покидало его часто. Метров сто – сто пятьдесят и он проваливался в черноту с разноцветными кругами и какой-то космической музыкой. Придя в себя, полз не обращая внимание ни на боль, ни на холод, только уговаривая в себе самом кого-то не терять быстро сознания. Недолог день в зимней тайге. Чуть-чуть выглянет солнце над верхушками деревьев, пробежит, быстренько над ними поливая страну холодными лучами – и снова спешит спрятаться в какой-то далекой жаркой стране. И этот день подходил к концу, к концу подходили и силы Семена. Очнувшись в очередной раз, он понял, что потерял ружье и тут же услышал звук, напоминающий волчий вой. «Костер» - подумал, а может, и сказал он, окоченевшей рукой нащупывая в кармане спички. Коробок был на месте. Семену показалось, что он улыбнулся. Поискав вокруг глазами, заметил трехрогую развилку талины, а рядом характерный длинный снежный сугроб, под которым наверняка лежит поваленное дерево. Подполз, разгреб снег и убедился, что оказался прав. Обломал сколько смог сухих веток, достал из кармана пачку от сигарет и сложил на развилке талины костерок. Это когда человек здоровый он рассуждает что правильно, что нет. Сейчас он делал все так, как запомнило его тело за многие-многие дни, что он провел в этой тайге. И костер на талине это не следствие его полу бредового состояния, а чтобы огонь не тонул в снегу. Когда сучки разгорелись, снял ножом со ствола кору и подложил в костерок. Туда же подбросил и сырых веток срезанных прямо с куста. Занимается такое сырье не враз но тепла от него больше. Правда, поправлять надо костер и сушняка подбрасывать. Ну, да если спать некогда и нельзя, беды в этом особой нет. Пока вовсе не стемнело, Семен еще раз огляделся, как будто надеясь увидеть что-то особенное, но все было как прежде - на километры ни дымка, ни зимовья, ни человеческого следа. Он закрыл глаза, а когда открыл сквозь кроны все еще проникал может быть последний в его жизни тусклый свет уходящего дня, бледно освещающий бесприютную одетую печальным снегом крохотную полянку и человека рядом со стволом поваленного дерева. Костерок догорал. Семен вынул из кармана два патрона разрезал острым охотничьим ножом гильзу и высыпал порох в одну из рукавиц толстой домашней вязки. Брошенная на угли рукавица некоторое время дымила, потом зашипела и ярко вспыхнула. Собрав вокруг ствола последние ветки и даже шишки, человек бросил их в огонь, решив при этом, что как только огонь погаснет, поползет дальше. Сонливое состояние стало овладевать Семеном. Приятная теплота разливалась по всему телу. «Теплеет», - мелькнуло в его затуманенном сознании. Тихая дрема туманила голову. Что-то смутное давно забытое то всплывало неясными обрывками в круговороте воспоминаний, то снова затухало и тонуло в картинках прожитой жизни: беленая печь, жена в синем крепдешиновом платьице, серая собака…… На мгновение он как бы очнулся. Старался и не мог усильями век разлепить глаза: точно они слиплись. Как свет, как вспышка молнии перед ночной бурей мелькнуло что-то знакомое, то ли облик, то ли голос. Но в воздухе висела мертвая тишина и прежнее оцепенение овладело им. Ему уже не хотелось открыть отяжелевшие веки. Опять дрема отуманила отяжелевшую голову и несвязные думы, точно легкие тени в лунную ночь бежали куда-то смутной вереницей. Что-то все же заставило Семена открыть глаза: вверху сквозь тонкий пар мороза холодно блестела Большая Медведица. Ему стало страшно. Вдруг он отчетливо услышал крик. Неимоверным усилием воли, сбросив тягучую дрему, он приподнялся на локте, прислушался. Но вокруг только ветер шелестел. Ночь темная, глухая спустилась на притихшую тайгу. Холодная непроницаемая мгла ползла со всех сторон и все гуще и гуще заволакивала пустынную тайгу.- Отеееец – донеслось из этой холодной мглы. – Отеееец! Грохнул выстрел.Семен вздрогнул и попытался крикнуть, но получился чуть слышный стон. В костре тлело несколько угольков. Он из последних сил, не гнущимися, и казалось скрипящими руками достал из кармана два патрона, острием ножа проделал отверстия в гильзах и бросил их на угли. Семен не думал, что его может убить, ему было важно, чтобы его нашли сейчас, до того, как его обгрызут волки. Андрей бежавший по следу отца и давно понявший по «письму» на снегу все, что произошло, снова поднял вверх ствол и почти нажал на спусковой крючок, когда впереди, совсем недалеко, раздался глухой хлопок. Он тащил на себе обмякшего, но живого отца то плача, то смеясь. Тусклый свет висящего на руке фонаря почти погас, когда впереди он увидел такой же мечущийся по деревьям луч. - Андрееей! – Неслось из-за распадка. – А-эй- эй-эй.Но Андрей не мог кричать, силы оставались только на то, чтобы переставлять ноги под мысленную тупо стучащую в голове команду: «раз-два, раз-два, раз-два». А когда подбежавший к нему младший брат попытался подхватить отца, он прохрипел:- Беги ….. врача….. срочно врача, беги Васька, я сам…..

Проснувшись, Колька зевнул и потянулся. Холодный декабрьский день за замерзшим окном только начинал сереть, но от печи уже слышался треск разгорающихся лиственничных дров. Ни с чем не сравнимый звук раскатываемого скалкой на столе теста, доносился из кухни. Пирожки! Воскресение! Не нужно вставать в половине шестого и бежать по морозу в гараж к служебному автобусу. Потом трястись почти тридцать километров, что бы еще час ждать, в остро пахнущей горелым углем кочегарке, когда откроют школу. Колька решительно откинул одеяло, выпрыгнул из теплой постели и приложил ладонь к оконному стеклу. От человеческого тепла лед превращался в воду которая стекая к подоконнику снова замерзала. Через оттаявший пятачок взгляд его скользнул по крыше соседнего дома по забору и поленнице. Тумана не было, значит не очень холодно. А взгляд уже убежал в противоположенную от окна сторону к пирамиде с ружьями. Все на месте, Колька облегченно вздохнул. Значит, отец в лес не уходил, а братья вот они - спят. Все пять ружей стоящих в пирамиде были рабочими, но одно было особенное. В этой семье по отношению к ружьям вполне бы подошла поговорка: кто первым встал, того и валенки. ТОЗ-34Е был нарасхват. Пока все спали, можно было бы схватить ружье и бежать, но из кухни уже повело запахом растопившегося в сковороде жира, а перебороть в себе любовь к горячим пирожкам Колька не мог. Да и мать, наверняка попросит что-нибудь сделать по хозяйству. Натянув старые спортивные штаны и телогрейку, сунув голые ноги в валенки, выбежал во двор. День нарождался безветренный, ясный и морозный. Перед тем как вернуться в дом набрал из поленицы охапку дров. В кухне бросил их к печи почти не наклоняясь.- Потише, ты – обернулась от стола мать. – Разбудишь всех. – И добавила – льда принеси.- А отец где?- Что-то там на работе стряслось. Ушел. Пока ножом наколол два ведра льда, созрел план предстоящей охоты. Решено было идти за куропатками на дамбу. Мимо прошмыгнул в нужник Мишка, значит, проснулись все. Из горки пышных пирожков выбрал самый толстенький, откусил разок, так, на сухую. За то потом черпал чайной ложкой из пиалы растопленное сливочное масло, лил его в парящую мясную начинку пирожка и, закрыв от удовольствия глаза, откусывал. Масло текло по подбородку, сладкий чай обжигал губы. Вкусно!- Ма, а чем вечером угостишь? - Сыром, маслом, калачом, да печеным яйцом…- Ну, правда….- Картошкой, чем же еще.Колька вздохнул. Каждый день одно и тоже: жареная картошка, соленый сиг, квашеная капуста. Из-за стола Колька встал, когда почувствовал, что последний пирожок торчит из орта.- Ух….. Хорошо…. – икнул. - Ма, я в лес сбегаю?- А уроки? Как экзамены-то сдавать будешь?- Сдам. Ты где видела, чтоб кто-нибудь, отучившись десять лет, аттестат не получил? - Я с тобой – соскочил с табуретки Мишка.- Сиди! – Тебе сегодня хранилище топить и двойку по химии исправлять…. Собрался он. Мать легонько шлепнула младшего сына по затылку. - Ну, ма…. - Сказала не пойдешь….- Тогда я спать пойду…- Во-во. Оттого казак и гладок, что поел, да и на бок.Каждый пацан в поселке знает, где можно пострелять куропаток, но не каждый умеет их ловить. Колька ловить умел, благодаря родному дядьке, показавшему, как это нужно делать. Вот и сейчас в его рюкзаке лежала бутылка с водой и пакетик с замороженной брусникой. Лес стоял тихо и торжественно. Голые, зыбкие лиственницы, янтарные сосны в тяжелых нашлепках снегов – сейчас на них вспыхивали отражения не ярких солнечных лучей и снежинки мерцали как крошки слюды. Низкорослые березки, кустарники и всякое иное разнолесье притихли и даже не потрескивали от мороза. Вот и Метрохин покос – длинная, узкая заснеженная равнина, окаймленная ерником и кустиками голубицы, карликовыми березками и ольховником. Колька идет по своим старым, позавчерашним следам с удовольствием вдыхая вымороженный, кристально чистый воздух. В первой лунке пусто, ягода на ее дне покрытая кристалликами льда поблескивает, как драгоценные рубины. Следы куропаток повсюду, а вот не увидела птица вкусную ягоду или не соблазнилась. Лазать куропатке под снег не привыкать, хоть она и сторожилка северная, но и она прячется от мороза под снег – погреется. И во второй лунке пусто. Колька пощупал кроя лунки – крепкие. Мороз свое дело знает. Дальше, вдоль ерника истоптано все. Птицы, кормившиеся почками карликовой березы, насорили у каждого кустика. А вот и перья торчит над снегом, словно детская рука в белой перчатке. Колька знает что это куропатка соблазнившаяся яркими, похожими на кровь ягодами, нырнула за ними на дно лунки склевала, а обратно выбраться уже не смогла – гладкий окоем лунки стиснул крылья не дал им расправиться. Вынул Колька закаменевшую птицу, лунку засыпал снегом, разровнял его рукавичкой. Отойдя на три шага, снял рюкзак, достал бутылку и аккуратно вдавил ее глубоко в снег. Вынув, убедился, что снежные стенки лунки не обвалились и только тогда открыл пробку набрал в рот воды и нагнувшись над лункой обрызгал ее как из пулевизатора. Постоял минуты две и снова заглянул в лунку. Кроя и бока заледенели, стали скользкими, засверкали зеркальными крупицами. - Вот теперь в самый раз – прошептал Колька и высыпал в лунку несколько ягодок брусники.В следующем ледяном колодце обнаружил еще одну куропатку. За то все остальные были пусты. Новые лунки делал, пока не закончилась ягода. День набрал силу, мороз накалялся. Деревья гулко стреляли, но еще не звонко, как обычно бывает, когда температура падает ниже пятидесяти градусов. Пробившись сквозь частокол мелкого листвянника, вышел на просеку, на чьи-то старые следы. Решил по ней дойти до озера, вокруг которого росли такие же кустарники как на Метрохинском покосе. По не глубокому снегу, не спеша идти было легко, но стоило прибавить шагу, как от острого морозного воздуха перехватывало дыхание. Холод и подстегивал и одновременно мешал идти. Через километр белье стало влажным от пота, но мороз не добрался до тела. Увидев под старой березой свежий мусор, Колька остановился и покрутил головой. Он знал, что насорили здесь угольно-черные птицы – косачи, прилетающие по утрам на березы. С мусором осыпали эти большие птицы с веток и легкое, не звонкое серебро - иней. Он представил, как они усаживались на этом дереве зобами к востоку, чтобы видеть рождение, в бело-золотой колыбели под бледно-голубым бесконечно высоким небом, солнца. Треснула ветка, затем вторая. Потом с макушки подростка-лиственницы осыпался снег и наконец замелькало темное пятно среди засыпанных снегом кустов. Подминая широкими лыжами мелкие кустики, на просеку вышел человек, которого Колька сразу узнал. Это был Боря Макеев, не настоящий охотник, но любитель выглядеть охотником. На нем была одета расшитая каким-то скандинавским орнаментом куртка, с капюшоном отороченным собачим мехом. Через плечо висел ягдаш с подвесами для дичи, с наплечником и художественным тиснением. Даже шапка у Бори была особенной, похожей на татарский треух времен Чингисхана. Приблизившись, Боря освободил руку из лохматой варежки и протянул Кольке.- Привет. Как дела? – Спросил он.- Нормально – пожал плечами Колька.- Ты куда идешь?- К озеру, куропачей погонять…- А я думал зайца из раскорчевки выгнать, но не удалось. Собака нужна для этого – прикуривая сигарету – авторитетно заявил Боря.- Да кто их по такой погоде гоняет, мороз же.- Так они в мороз и должны бегать, а не прятаться.- Ну, конечно! Придумал тоже. Они, как и все существа в холод ищут где потеплее, от мороза Боря не набегаешься…- Может с тобой пойти? – то ли спросил, то ли вслух рассуждал Боря, не глядя на Кольку.- Пошли если хочешь, только я без лыж долго идти буду.- А, ничего, куда спешить-то – и Боря, переступая лыжами, повернулся в сторону озера.- Ты иди вперед – предложил Колька. – Только смотри внимательно.Борис был лет на семь старше Кольки, но предпочитал компании своих сверстников компанию подростков, с которыми играл в футбол и в хоккей, отвечал на вопросы о взрослой жизни и был на равных.- Подстрелил кого – спросил Боря.- Нет еще.- А видел?- Нет.- А я видел косачей.- И что?- Даже ружье скинуть не успел. Из-под снега вылетели…- Ясно дело из-под снега, теперь только к вечеру на кормежку полетят.- А куропатки?- Что «куропатки»?- Они тоже под снегом сейчас?- Не, они как раз днем кормятся между кустиками низкими, березками, тальниками. Почки короче клюют. Летают они мало, так что подойти легко можно, главное найти. - Найдем…Колька сплюнул, слюна на лету обратилась в пузырчатую ледышку и шлепнулась в снег. - Холодает, однако – заметил он. - А мне ничего – откликнулся Боря. – Я Надькины рейтузы приспособил под трико, а сверху уже хэ-бэ и нормальлек.Просека резко падала в низину посредине которой, идеально белым овалом дремало, под двух метровым льдом, озеро. К весне лед станет еще толще, а февральские метели наметут вокруг него непролазные сугробы.- Борь давай разделимся, ты в одну сторону вдоль берега, я в другую. А там, напротив встретимся, на дороге что с дальнего привода идет.- Давай, я пойду туда – Боря махнул влево. – Нет, туда. - И пошел вправо.Колька не подходил близко к озеру зная о кочкарнике заметенном снегом. Там в некоторых местах можно было и по пояс провалиться. Шел он по склону низины, где снега было совсем мало, а кустарник находившейся внизу хорошо просматривался. Гулко охнул Борин выстрел и следом, почти без промежутка второй.«Лупит, как по уткам» - подумал Николай и сразу увидел стайку куропаток в ослепительно-белом наряде. Птицы, низко пролетев над озером, попадали в кусты ольховника, мимо которого Колька уже прошел. Скинув с плеча ружье, пошел Колька, прячась за редкими стволами, обратно. Вот и куропатки. Он видел трех, которые двигались. Остальные где-то замаскировались в снегу и затаились напуганные выстрелами. Подойдя метров на семьдесят к стае, чуткое ухо уловило предупредительный сигнал петуха своей стае: «коо». Промежуток в две секунды и опять: «коо». Колька взял ружье на изготовку. Еще десять метров и из кустов донесся пронзительный крик петуха, который извещал стаю, что опасность подтвердилась. Еще шаг и стая поднялась. Штук двадцать белоснежных птиц пронеслись над кустарником и сели метрах в двухстах. Еще метров за сто пятьдесят расслышал Колька лающий крик петуха: кадэу – кадэу, потом густой, односложный «аг-аг-аг». О чем петух говорил своей стае, Колька не знал, но на этот раз стая подпустила ближе. Куропатка спокойная и бесхитростная птица и если на охотнике одет маскхалат, можно спокойно идти к стае во весь рост. Но и без маскхалата после трех-четырех подходов к стае без выстрелов, куропатки перестают улетать то ли от усталости, то ли им надоедает вся эта суета. Первый выстрел по сидячей птице был очень удачен, куропатка ткнулась носом в снег и затихла. Вторым, в лет сбил еще одну, но та раненая так быстро бегала между кустов, что Колька понял, что придется потратить еще один патрон. - Четыре – Прошептал он, опуская птиц в рюкзак.Стая отлетела метров на триста, почти к дороге, и Колька подумал, что было бы хорошо именно там подстрелить еще одну и спокойно идти домой. Он почти побежал вперед, опасаясь, что Борька опередит его и первым подойдет к куропаткам. Глаза шарили по белому снегу, пытаясь разглядеть еще более белых птиц. Колька не смотрел на деревья зная, что куропатки зимой никогда на деревья не садятся, разве что в исключительных случаях опасности исходящей от совы. Сова легко берет куропатку на земле и никогда на дереве. Так и не найдя стаю глазами Колька услышал ее по треску ломающихся веток. Птицы питались, несмотря на опасность. Так и не увидел их до того момента, когда слева из кустов рванулись первые три птицы. От выстрела с дерева посыпался ручеек снега, рассыпаясь и поблескивая на солнце. Одна куропатка камнем упала в снег, а вокруг все взлетали и взлетали другие птицы, и их было уже не двадцать, а куда больше. Туда, куда они улетели, дважды грохнуло и в лесу наступила тишина. Необычайную легкость ощущает охотник, вступив на твердую укатанную дорогу на обочине которой лежат пучки сена упавшего с перевозимого по ней стога. Сено висит и на кустах близко подступающих к дороге. Боря появился минут через десять.- Ну, как?- Две.- А я три – показал большим пальцем на рюкзак за спиной Колька. – Что домой?- Нет, ты иди, а я за ними…- Давай – Колька протянул Боре руку. – Пока.- Пока.Мороз крепчал, в распадках вокруг поселка появился морозный туман, сухой как крахмал. Когда Колька подходил к дому, ему показалось, что туман скрипит на его зубах, очень хотелось есть. Куруппааскы* - куропатка (якутский)

Случилось это в сентябре, когда лес уже скидывал разноцветный наряд, становясь прозрачным и грустным. После двухчасовой ходьбы Петрович и Вася достигли, наконец, цели – небольшой речушки изобилующей хариусом. Километры отделяющих их от деревни совершенно стерли следы цивилизации, в воздухе ощущался тонкий аромат осеннего леса и чистой воды. Слышался писк какой-то птахи, шелест слабого ветерка в ветвях деревьев и тихое журчание реки. Рыба клевала не очень активно, приходилось то переходить с одного места на другое, то менять приманки и постоянно внимательно следить за узким поплавком. В какой-то момент, краем глаза, заметил Петрович мелькнувшую в зарослях тальника тень зверя. Что-то не позволило опытному таежнику сразу определить, кто же промелькнул справа от него. Волк? Росомаха?«Вроде волк, - подумал он - только вот морда какая-то длинная». Клюнуло. Петрович потянул на себя удилище и тут же услышал, с той стороны, куда проскользнул зверь, глухой удар чего-то об дерево. - Вась, это ты стучишь – громко спросил Петрович. Ответа не последовало. Сняв с крючка хариуса, Петрович присел на корточки, сосредоточился на насаживании червячка, как вдруг прямо перед ним в прибрежных кустах снова мелькнуло странное животное. Он четко разглядел, что оно лохмато, ростом не выше крупной собаки, но вот голова и морда ни на что ранее виденное им не походили. И уж совсем странным показалось то, что от того места, где мелькнул странный зверь, слышались какие-то глухие удары, как будто животное это ударяло чем-то о деревья. Петрович встал, огляделся, прислушался. Вокруг опять стояла тишина. Он раньше много охотился, а охотник как никто другой понимает язык тишины. Зимой и летом, на открытой поляне и в молчаливой таежной чаще тишина различна. По-разному говорит она в ясную погоду и в туман, глубокой ночью и на рассвете, в сосновом бору и в березовой роще. Тишина всегда различна, у нее всегда свой ясный язык. Вот и эта тишина говорила ему: «Есть рядом кто-то, есть. И этот кто-то ведет себя странно». - Василий – громко закричал он. – А-у-у-у!- Э ге-гй – раздалось справа. - Иди сюда! Ко мне иди!Ответа не последовало.Петрович огляделся, поплевал на червячка, забросил. Поплавок подхватило обратным течением и понесло к серому округлому валуну. Вскоре справа от него затрещало. Петрович смотрел теперь не на поплавок, а на прибрежные кусты тальника, верхушки которых время от времени вздрагивали. Не увидев, скорее, почувствовав новую поклевку, машинально подсек и потащил рыбину из воды. Хариус блеснул матовым гибким телом и через мгновение оказался в крепкой руке человека. - Клюет? – Услышал он рядом.- По немного.- А у меня дядь Вань уже одиннадцать штук – похлопывая по белой полиэтиленовой канистре приспособленной для переноски рыбы, улыбаясь, сказал Вася и тут же оглянулся на звук послышавшейся из кустов. - Ты-с-с-с - приложил к губам палец Петрович.Во взгляде у Василия застыл вопрос, но Петрович еще раз приложил палец к губам. Следом за шорохом из кустов высунулась что-то круглое и черное без ушей и глаз, но на лохматых, рыжеватых ногах. Чудище остановилось, похоже, прислушиваясь к окружающему миру. Оно покачивалось на нетвердых ногах, как пьяное. Постояло так немного и побежало прямо на рыбаков. - М-м-м-м – промычал Вася, показывая на невиданное существо.Зверь качнулся и изменил направление осторожного бега.- Собака! – воскликнул Петрович. Да, это была собака, только вместо головы у нее было закопченное, черное ведро. Пес, вероятно, услышал человеческий голос, остановился.- На-на-на. – Позвал Петрович.Пес стоял на месте, чуть покачиваясь.- Ну, иди сюда, бедолага!Собака, похоже, не слышала или не могла понять, откуда раздается голос, и поэтому стояла на месте. Петрович положил удочку и пошел к ней. Может шуршание гальки под ногами, может какой-то другой, неведомый людям сигнал уловил необычный пес, он стал повизгивать, а потом тихонько двинулся навстречу человеку. Пес остановился только тогда, когда уткнулся головой-ведром в ноги Петровича. От прикосновения его руки к жесткой шерсти на спине он вздрогнул, но не отскочил. Пес скулил и мелко вздрагивал, пока Петрович пытался понять, как собака умудрилась засунуть голову в ведро и так смять его с четырех сторон, что снять его с головы без посторонней помощи у пса шанса не было. - Вот выродок! – вдруг сказал Петрович, оборачиваясь к Васе который стоял уже рядом. – Похоже, ведро-то ему надел человек, а уж потом смял с четырех сторон, что бы пес снять его не смог. - Зачем? – Тихо спросил Василий.- Может, избавиться хотел, может просто садист….Первая попытка просунуть пальцы между кровоточащими ранами на шее и железом не удалась, пес визжал, но не пытался вырваться, вероятно, понимая, что никто кроме человека ему помочь не сможет.- У тебя есть что-нибудь, чтоб металл разрезать – спросил Петрович.- Не….. Только пассатижи.- Давай их.Осторожно, сантиметр за сантиметром отгибал Петрович крепкое железо.- Загнивать уже стало, – ворчал он, – встретил бы эту сволочь ему бы на голову ведро напялил.Ухватились за кромку ведра вдвоем, потянули друг не друга. Пес заскулил. - Ясно бока оттягиваем, снизу и сверху сжимает ему шею и душит. Давай с четырех сторон попробуем.Пальцы, измазанные кровью скользили по металлу.- Еще чуть-чуть…. Ну!И железо поддалось, разогнулось.Петрович потянул осторожно, но пес почувствовав слабину выдернул голову из ведра и, не взглянув на спасителей пошатываясь побрел к воде.Пил он долго.- Интересно сколько дней он с этим проходил? – спросил Василий.- Много – разглядывая ведро, ответил Петрович. – Паразиты уже в ранах заводиться начали. Смотри, как пьет и не может напиться.Наконец пес оторвался от воды и с опущенной головой направился к людям. - Жрать хочет – догадался Василий.- Много не давай.- А у меня много и нет.Не жуя, пес проглотил два кусочка хлеба с маслом и смотрел теперь на своих спасителей голодными глазами, из которых по носу текли настоящие слезы.- Все, – сказал Петрович, – пошли рыбачить…. Теперь не помрет.Весь день пес не на шаг не отставал от своих спасителей то и дело заглядывая им в глаза, но когда те подошли к деревне он громко гавкнул и как будто учуяв что-то родное убежал в темноту наступающей ночи.- Дом учуял – сказал Василий.- Да. Только может статься, что сам хозяин с ним так поступил. Как думаешь? - Может.- А он глупый опять туда бежит…- Так дом у него там.- Дом там Вася, где ждут, а ждут ли его там?