Убийца или друг природыЭколог и охотник - враги или друзья? Сохранила ли охота свою актуальность в XXI веке? Что происходит с российским охотничьим хозяйством? Эти вопросы экологическая газета ПандаTimes обсудила с главным координатором проектов Российского представительства программы TRAFFIC Алексеем Вайсманом.Всё чаще можно услышать вопрос: почему WWF не выступает за категорический запрет охоты? Ведь Фонд защищает диких животных, а охота – это их убийство...Приведу один пример. Есть винторогий горный козёл – мархур. Один из подвидов мархура – сулейманов горный козёл – обитает в горах Пакистана, в провинции Белуджистан. Там, на территории, контролируемой пуштунскими племенами, в 70-х гг. пришёл к власти один из племенных вождей (сердар) – Тарин Насир. Он, образованный человек, окончивший Кембриджский университет, выяснил, что популяция мархуров находится в плачевном состоянии, их бьют почём зря ради мяса. Тарин Насир запретил дальнейший отстрел мархуров, пригласил опытных европейских зоологов, которые провели учеты и установили, что численность популяции – менее 100 особей. При этом сильно подорвано поголовье самок, которых в первую очередь убивали на мясо. Однако сохранилось некоторое количество старых козлов, у которых в силу возраста уже сильно подорвана способность к оплодотворению. Старые самцы обладают очень мощными красивыми рогами, причем, чем больше возраст животного, тем больше размер рогов, и тем эти рога ценнее.Тогда Тарин Насир объявил, что для местных охотников охота на мархура полностью запрещается. Разрешается добыть в течение года только двух старых самцов ради трофейных рогов. Причем эти охоты были выставлены на аукцион для продажи приезжим охотникам. Деньги от продажи, объявил сердар, пойдут на социальные нужды племени: ремонт школы, зарплата учителям, выплаты вдовам и т.п. Но охоту ради мяса запретил под угрозой самого сурового наказания. Всё это было в 1972 г. На следующий год квоту на отстрел увеличили до трёх животных. Очень скоро оказалось, что трофейная охота на старых мархуров куда выгоднее браконьерства. Сейчас квота Пакистана на сулейманова козла составляет 6 зверей в год. Она устанавливается на международном уровне решением Конференции сторон СИТЕС Численность популяции уже превосходит 2 тыс. особей, угроза исчезновения для животного уже миновала.Таким образом, существуют ситуации, когда охотник не только не противостоит экологам, но и помогает им?Охотники заинтересованы в сохранении экологического статус-кво и даже в восстановлении потерянных популяций, нарушенной среды обитания. У нас в стране существует, например, Ленинградское областное общество охотников. На очень незначительные, по нынешним меркам, взносы от участников, 1 000 р. в год, ведётся грамотное охотничье хозяйство. В густонаселённой области такое хозяйство может работать только с уклоном в европейскую модель, которая предполагает интенсивное восстановление охотничьего ресурса, дичеразведение, посев кормовых растений, выкладку подкормки и т.п. И это хозяйство реально поддерживает высокое поголовье животных.Ведь если сказать каким-нибудь «зелёным» борцам, (причем, заметьте, я специально ставлю это слово в кавычки, потому что с настоящими зелеными – экологами они имеют очень мало общего) с охотой: пойдёмте делать искусственные гнездовья для уток, или посадим кормовые поля для животных, или хотя бы пойдём под дождь на холод в рейд против браконьеров, то сразу 90% «защитников» отвалится. Охотники же действительно выполняют эти функции. Это не говоря о том, что во многих странах мира охота является мощным фактором формирования бюджета, например, в Намибии. Там она вообще служит единственным источником финансирования национальных парков и служб природоохраны.В чём, на Ваш взгляд, причина того, что часть людей, сочувствующих экологическим идеям, так не любит охотников?Надо признать, что существуют две совершенно разные системы мышления. Одна – экологическая, а вторая – даже не моральная, а морализаторская. Допустимо ли лишать жизни другое существо – тут каждый решает для себя сам. Но, с моей точки зрения, такая постановка вопроса во многих случаях отдаёт большим ханжеством. С биологической точки зрения, вырвать с корнем редиску – точно такое же уничтожение живого существа, как если застрелить куропатку. Защитники животных с удовольствием травят на кухне тараканов и хлопают себя по щеке, чтобы убить комара. Протест же носит чисто эмоциональный характер.Многие борцы с охотой рассуждают так: охотники – убийцы, ведь они уничтожают таких симпатичных и пушистых зверей. Я специально спрашивал у некоторых из них: «А рыбак с удочкой, он убийца?» Ответ один: «Рыбалка - это ерунда, подумаешь, сидит чудак, кошкину радость ловит». Рыба – она ведь холодная, скользкая и противная, её не жалко. Хотя с точки зрения жестокости лишения жизни, рыбалка на удочку не идёт ни в какое сравнение с самой непрезентабельной охотой. Представьте: зацепили за губу железным крюком и вытащили в безвоздушное пространство умирать от удушья.Но часто приводят мнение, что охота – это дело прошлого, она отжила своё, в XXI веке она уже неактуальна и неуместна...А почему охота должна отжить? Десятки тысяч людей получают от неё средства к существованию. Промысловую, или коммерческую охоту осуществляют сейчас три страны: Россия, Канада и США. Основа коммерческой охоты – это, как правило, продажа меха. Россия торгует, в первую очередь, соболем.На протяжении многих веков охота была одним из основных занятий сибирского населения. Вплоть до 1990-х гг. охотничий промысел служил социально стабилизирующим и структурирующим фактором в сибирских сёлах. Штатный охотник-промысловик из госпромхоза или коопзверпромхоза всегда пользовался уважением: считалось, что это крепкий мужик, не пьянь. И сейчас охота – одно из мощнейших средств, сдерживающих маргинализацию сибирского и северного села.Ведь это целое производство, тяжёлый и далеко не безопасный труд, а вовсе не пробежка с ружьём до тайги и обратно. На промысел уходят на два месяца, а в остальное время идёт постоянная работа по подготовке. Так что мужское население оказывается при деле.При этом никакого ущерба природе не наносится. Не стоит забывать, что охота – почти единственный вид пользования природными ресурсами, который не сопровождается трансформацией среды. Кроме того, зверь - это возобновимый ресурс. Главное – не подрывать его хищнической эксплуатацией.Промысел соболя держится на уровне 400 – 500 тыс. зверьков в год. Численность животного при этом не снижается, её колебания не выходят за пределы нормы. В любом промысле, и охотничьем, и рыболовном заложен очень мощный саморегулирующий механизм: когда количество добычи на одно промысловое усилие падает, тогда прибыль от осуществления данного промыслового усилия становится сопоставима с затратами на осуществление этого промыслового усилия. Промысел теряет смысл для охотника или рыбака, тяжелый труд за копейки, а то и вообще в убыток себе никого не прельщает. Промысел замирает на некоторое время, и популяция восстанавливается.А в каком состоянии находится, на Ваш взгляд, отечественное охотничье хозяйство, и как это отражается на природе?В отечественном охотничьем хозяйстве трудно назвать раздел, в котором нет проблем. 20 лет эта отрасль была, фактически, заброшена. Вся система любительского охотничьего хозяйства досталась нам в наследство от советских времён, когда действительно существовали общественные охотничьи организации, реально зарегулиованные, подотчётные государству и партийному аппарату. Эта модель оказалась совершенно непригодна для новых экономических условий.Одна из самых главных болезней любительского охотничьего хозяйства, на мой взгляд, то, что наши охотничьи общества вроде Росохотрыболовсоюза переродились в бизнес-проекты своего руководства. Они ведут во многом паразитическое хозяйство. Основной доход получают не от реальной охотничьей деятельности, предоставления услуг охотникам, а от продажи так называемых «путёвок без обслуживания». На территориях, закреплённых за охотничьими обществами, можно охотиться только по путёвке. Но в данном случае речь идёт, фактически, о предоставлении услуги без услуги. В советское время на подобные путёвки цены были номинальные – 20 коп. в день. А сейчас расценки достигают 300 – 500 руб. в день. При этом никакого обслуживания охотник не получает.В результате складывается ситуация противостояния охотопользователей и охотников. Растёт уровень ценовой и административной недоступности многих охот: от областного лимита на отстрел зверя половину может отхватить себе администрация губернатора, например. И охотпользователи за охоту, например, на копытных, берут немыслимые для рядового охотника деньги, - 50 тысяч рублей и более. Причём эти квоты, зачастую, даже не используются, а обычные сельские жители теряют возможность охотиться. Как итог – люди возмущаются подобным положением и идут охотиться без лицензии, становясь браконьерами.Как в России обстоят дела с охотниками-браконьерами? Их много? И откуда они берутся?Браконьерство – страшный бич охотничьего хозяйства и природы. Это очень сложный социальный феномен: есть экономически обусловленное браконьерство, ментально обусловленное, VIP-браконьерство, протестное браконьерство. Последнее становится ответом простых охотников из села на демонстративное наглое браконьерство VIP-персон. Подход, как правило, такой: «Почему им можно, а нам нельзя? Здесь охотились мои отец и дед, а сейчас приезжает какой-то пузан, палит направо и налево, а я не могу сходить в лес, добыть себе хрюшку?» Естественно, жертвами этого положения становится огромная масса животных.Между прочим, в 20-х – 30-х годах грамотный подход к решению аналогичного комплекса проблем в США позволил возродить популяцию дичи, которая была к тому моменту почти уничтожена. Благодаря правильной организации, учитывающей особенности социальной психологии местного населения, удалось победить браконьерство и восстановить численность животных. Сейчас марки на отстрел белохвостого оленя в США продают по символическим ценам, а порою и вовсе раздают бесплатно, поскольку леса уже перенаселены этим видом.
