Рассказчик

Камышовый рай Ах, как пахнет копна сена. Дурманно пахнет! Это ночной дождь, это он придал особый вкус и аромат сену. Ах, - какой запах! Колян вытащил пучок сена и уселся на него, а я просто приткнулся к копёшке спиной и теперь постоянно съезжаю, скатываюсь по скользкому сену. Вставать, устраивать себе сидьбу, не хочется. Не хочется шараханьем нарушать покой, нарушать сложившееся состояние. На дальнем плёсе призывно кричит утка. Она делает лишь малые перерывы и снова кричит. Звук такой чёткий, такой резкий. Это оттого, что заря слишком тихая. Да, да, - бывает такое: заря прозрачная, до такой степени, что можно без труда разглядеть берёзу, разбитую молнией. А ведь она находится на опушке дальнего леса. Воздух вечерний, будто застыл, в ожидании чуда. И тишина. Звенящая тишина. А утка всё крячет, всё крячет призывно. И ни единого звука более. Мы тоже молчим, боясь нарушить это волшебное состояние природы. Ах, как пахнет сено… Болото, что перед нами, называется Болдушино. Огромное болото, расплескалось зарослями непролазного камыша между берёзовыми, да осиновыми лесами Зауралья. Камыши, порой, превышают два человеческих роста. Дивные заросли. По весне, где-то далеко в середине болота кричат, а порой и взлетают гуси. Сделают два, три круга, и снова опускаются за стену камыша. Умолкают. И утки перелетают с места на место. Видно, что им там раздолье. Да, уж, там раздолье. Там их никто не беспокоит. Мы с Коляном давно на это болото глаз положили. Да всё не можем решиться. Приедем, посидим зорьку на берегу, планы построим, как покорять просторы будем, и домой. Казалось, всё обдумали, обсудили, решили. И на берёзы уже не один раз залезали, пытаясь разглядеть те дальние, заветные плёсы. Наметили, какие продукты возьмём, сколько. Решили, что ружьё пока одно потащим, - для разведки обойдёмся. Верёвку. Шесты. Спички, туго-натуго в целлофан упаковали и каждый себе на шею привязал. Воображение рисовало немыслимые картины, какие откроются нам, когда мы преодолеем эту безбрежную стену камыша. Думалось, что там может быть и остров. Ведь куда-то же идут глубокие тропы, пробитые в камышах табунками косуль. Не могут же они постоянно находиться на зыбкой лабзе. Нет, там наверняка есть остров. Пусть он пологий, пусть не очень большой, но это будет наш, только наш остров. И плёсы, такие красивые утиные плёсы. И гуси их часто посещают. Вот где у нас будет настоящая охота. Вот где будет глухомань, покорившаяся только нам. Как здорово! Как нам будут завидовать. Пока собирались, пока думали, да рядили, - уже и середина сентября. А в сентябре наше дело подневольное, - школа. Ничего не поделаешь, придётся обернуться одним днём. Прикинув все плюсы и минусы, мы решили, что вполне обернёмся за день. Даже лучше, - не нужно тащить с собой много продуктов. Взяли по куску хлеба и луковицу, одну на двоих. Спички есть, что добудем, - поджарим на костре. Чтобы не заблудиться в камышах, чётко определили для себя, что солнышко ходит с той стороны, где лесная дорога, - туда и выходить. Это на крайний случай. Ещё с вечера предупредили домашних, что завтра мы на весь день на охоту. Такое и раньше бывало, а потому домашние отнеслись к сообщению спокойно. С рассветом были у Болдушино, слушали озабоченный шелест густых камышей. Утренний ветерок не предвещал хорошей погоды, но мы не хотели в это верить, и сделали вид, что просто не заметили, ни ветра, ни набегающих с запада плотных, свинцовых туч. Своё ружьё я спрятал под копну сена. Колян туда же сунул свою куртку, чтобы легче шагалось. Шест был только у меня, - решили, что хватит одного. Верёвку Колян обмотал вокруг пояса, - она не очень длинная, корову на ней водили к ветеринару. Да, скорее всего, она и не пригодится нам. Так, для важности. Ещё раз, посмотрев друг на друга оценивающе, мы двинулись в камыши. Болдушино, как и все другие болота, по краям имело небольшие плёски и редники. Перебрести эти плёски не представлялось возможным, так как были они глубоки. Лишь с одной стороны, как нам казалось, лабза подходила ближе к берегу. Именно там были набиты козьи тропы, именно в том месте и мы начали своё путешествие, свою экспедицию по открытию новых, неведомых охотничьих угодий. Дивных мест. Пару слов о том, что такое лабза. Этим словом в Зауральских болотах называют сплавины. Возможно, будет более понятно, если скажу, что это некая твердь, образовавшаяся на поверхности воды, состоит из старых камышей, сплетённых корней болотной растительности, другого мусора, принесённого ветрами. Конечно, сказав, что это твердь, я сильно преувеличил, скорее это хлябь. Передвигаться по этой хляби, нормальный человек, не сможет. Это и неудобно до отвращения, да и опасно, просто безумно опасно. В любой момент можно провалиться. И выбраться из того провала ох, как нелегко. Только с чьей-то помощью. Передвигаться по лабзе могут только охотники, да такие как мы, - мечтающие стать охотниками. Ох, как мечтающие. Ещё только вылезая на край лабзы, Колян черпанул одним сапогом прохладной болотной водички. Здесь же, придерживаясь за шест, воду из сапога вылили, носки отжали и вперёд. К мечте! К охотничьему эльдорадо! С первых же шагов мы поняли, что весёлого, в нашем путешествии будет мало. Только если найдём загадочный остров, где дичи разной будет видимо-невидимо. А пока, шагать приходилось очень трудно. Лабза оказалась не очень крепкой. Она с трудом выдерживала нас поодиночке. Если же мы сходились вместе, это место сразу заполнялось водой, и мы начинали погружаться. Да и поодиночке долго стоять на одном месте не приходилось. Тоже выступала вода, ноги проваливались в трясину. Даже отдохнуть, перевести дух, мы не могли, - нужно было двигаться, чтобы не утонуть. Лабза колыхалась под каждым нашим шагом, показывала, как она тонка и ненадёжна. Шагать нужно было напряжённо, торопливо, суетно. От движений таких быстро устали. Уже прилично вымотавшись, потеряв тропу, по которой заходили, найдя много новых троп и тропинок, мы нашли способ, как можно отдохнуть. Взявшись за шест с обеих сторон, пригнули значительный кусок камыша, придавили его этим шестом и сверху уселись сами. Это было блаженство. Руки и ноги тряслись от перенапряжения. Только теперь заметили, что идёт нудный, гнусавый дождик. Этот закончится не скоро. Ветер совсем стих, а понурые камыши шелестели лишь дождём. Время определить, даже примерно, было невозможно, - солнышка нет. Мокреть. Кругом вода: мокрое небо, мокрые камыши, за которыми и небо стало таким маленьким. И под ногами вода. Хотелось есть. - Давай один кусок съедим, а один оставим до острова. Колян понуро отвернулся и признался, что второй кусок хлеба остался в куртке, которую он сунул под копну. Там же и луковица. Мне не хотелось видеть друга огорчённым и я, переборов себя, каким-то наигранным голосом сказал, что это даже хорошо. Так бы мы всё съели здесь, на болоте, а теперь будем знать, что вот вернёмся, тогда и поедим. Хлеб мы съели быстро. Запили водой, выступившей поверх вдавленного шеста. Хлебали эту серо-коричневую жижу пригоршнями. От удовольствия крякали. Решив двигаться дальше, сразу растерялись, - куда? Колян показывал в одну сторону, я совершенно в другую. Мы даже не могли определить, откуда пришли. Признаваться, что мы заблудились, не хотелось. Не хотелось! Заблудиться в лесу, в горах, в любом другом месте, где под ногами твердь, где можно встать и постоять, сесть и посидеть, всё обдумать, даже лечь можно. Можно костёр развести, погреться. И совсем другое дело заблудиться в камышах. Где нет земли. Где прислониться не к чему. Не на что опереться, кроме взгляда друга. Страх пронизал нас. Мы смотрели друг на друга и видели этот страх. Видели и пытались побороть. Может мы это делали неумело, может, оценивали ситуацию как-то по-детски. Но мы и были ещё детьми. Будь мы поодиночке, в такой ситуации, наверное, страх бы нас одолел. Но мы были вместе. Мы одержали первую победу, - над страхом. Кажется, мы здорово повзрослели в эту минуту. Теперь не играло роли, в какую сторону идти. Когда мы осознали, что мы заблудились, поставили себе задачу идти прямо. Всё равно выйдем. Но задача была сложной, практически не выполнимой. Компаса у нас не было, а небо закрыто тяжеленными дождевыми тучами. Однако стоять нельзя, только в движении наше спасение. Где-то впереди, не очень далеко, с треском и кряканьем взлетают утки. Колян ещё дёргает ружьё, но уток мы даже не видим, - очень плотный и высокий камыш. Пытаемся пробраться к тому месту, откуда взлетели утки, - не удаётся. Лабза становится совсем жидкой и поверх неё уже стоит вода. Сперва Колян проваливается почти по пояс, а потом и я ныряю в окно, проеденное ондатрами. Он просто вымок, а я утопил один сапог. Попробовали шестом пошарить под лабзой, - какой там, дна не определить. Бредём дальше. Кто идёт впереди, у того и шест, чтобы хоть как-то прощупывать дорогу. Снова взлетают утки. Нам их так и не видно. Уже отворачиваем от того места, где они поднялись. Поняли, что утки сидят в редниках, где нам совсем не пройти. Дождь усилился. Останавливаемся передохнуть. Заминаем шестом камыши, валимся на этот шест, не замечаем, что почти сразу оказываемся в воде. Лежим отпыхиваясь. Молчим. Снова бредём. Замечаю, что Коляна всего трясёт, - он в одной рубахе. Снимаю куртку. Он отказывается. Едва уговорил погреться. А чем там греться-то, - мокрая насквозь. Сил нет. Решаем залезть друг на друга и посмотреть где берег. Колян предлагает мне залезать на него, так как я длиннее. Я и, правда, длиннее почти на полголовы. Он встаёт на четвереньки, руками опираясь на шест, я залезаю ему на спину. Вся эта пирамида не дотягивает и до половины высоты камыша. Второй сапог мне явно мешает, снимаю его и несу в руках. Долго несу. На одном из отдыхов Колян молча, взял мой сапог и швырнул в камыши. Я не говорю, что уже исколол, изрезал об камыш все ноги. Носки висят лохмотьями. Да если их и совсем не станет, будет не понятно, - грязная жижа скрывает ступни. Ноги коченеют, почти не чувствую их. Где-то стороной протянули гуси. До нас долетел лишь их гогот, - будто смеются над нами. Хотели найти хатку ондатры, чтобы отдохнуть на ней. Так и не нашли. Пришли к выводу, что на лабзе ондатра хаток не делает. Дождь, дождь. Он тёплый. И ноги уже не мёрзнут. Чуть кружится голова, как от первой сигареты. Колян трясёт меня за плечи. Я, кажется, уснул. Он напялил на меня куртку, что-то кричит. Не разберу что, но киваю головой, пытаюсь переставлять ноги, идти за ним. Начинает темнеть. Быстрые сумерки. Возможно, это оттого, что в камыше и днём-то не совсем светло. А может такие плотные тучи, и очень низкие. Дождь. Камыш. Болотная жижа. Стою на четвереньках. Вода уже выше локтей. Колян, едва переставляя ноги, ходит по кругу, ломает камыш. Набрав охапку, укладывает в центре круга, разгибается и идёт снова. Хочу помогать ему. Хочу двинуть ногой, хочу окликнуть его, и не могу… Большой кучи камыша не получилось, - Колян тоже был без сил. Мы легли, прижались, укрылись курткой. Страх был только за родителей. И был он не какой-то конкретный, скорее это было отчаяние, или жалость. Да, именно жалость. Ведь нас здесь никогда не найдут. Никогда. Под камыш Колян положил шест и ружьё. Сверху постелил верёвку, что размотал с себя. Кажется, уснули. Проснулись, а вернее, пришли в себя в полной темноте. Кругом вода. Где небо, где земля? Или что там теперь вместо неё. Одна вода. Ни какой кучи камыша и в помине не было. Всё затопило. С трудом отыскали шест, ружьё нащупать не удалось. В потёмках отползли в сторону, прижали камыш шестом и снова забылись. На рассвете было совсем плохо. Ни локти, ни колени не хотели слушаться, не разгибались. С трудом отыскали под вчерашней постелью ружьё. - Мы должны идти. - Мы должны двигаться. - Должны. - Должны! Конечно, мы не говорили высоких слов. Мы вообще не говорили. Мы чувствовали друг друга, чувствовали до тонкости, до последнего волоса на голове. В этой критической ситуации мы до такой степени были вместе, были вдвоём, что даже представить себе это состояние очень не просто. Один лишь пример. Колян шёл впереди и напоролся глазом на обломанную камышину. В этот момент мой глаз обожгла такая дикая боль, что я упал на колени. Слава Богу, всё обошлось, но этот момент, да и много других, доказывает как мы стали едины. Мы чётко и ясно понимали, что если до вечера не выйдем, то уже не выйдем никогда. Мы шли. Мы тащились! Мы ползли! Поддерживали и подбадривали друг друга из последних сил. Где-то взлетали утки. От налетевшего ветра шумел и завывал камыш. Дождя уже не было. Рваные тучи растаскивало по серому небу. В какой-то момент случился просвет, и сквозь тучи можно было угадать, где находится солнце. Это прибавило сил. Не сдерживая хрипы и стоны, рвущиеся из наших ещё не широких грудей, мы шагали и шагали. Мы жилы рвали и не верили ни в чёрта, ни в дьявола. Только в себя, да в друга, который хрипит рядом. Верёвка, коровья лычка, теперь связывала нас. Накрепко связывала. Да и без верёвки мы чётко слышали, как бьётся сердце друга. Лабза внезапно стала уходить из под ног, стала стремительно тонуть. Мы шарахнулись назад. Остановились, соображая. - Это край. Впереди береговой редник. Ещё потоптались, вытягивая до боли шеи, вглядываясь в те камыши, где должен быть берег. Ветром пригнуло на момент камыши и за ними мелькнули милые берёзы. Не раздумывая и минуты, мы бросились в воду. Той воды нам было по грудь, да мы её и не заметили. Перебрели редники, береговые камыши, вышли на кошенину. Повалились, раскинув руки. И хохотали. Или плакали. С родителями было трудное объяснение. Отец очень нервничал и всё кричал, что нет там никакого острова. Кричал, что там одни редники, что там даже плёса ни одного нет. Что утки и гуси в этих редниках и водятся. А косуля прекрасно себя чувствует на лабзе, даже на самой жидкой и слабой. - И ещё,- добавил отец, - зимой это болото почти не замерзает, так, что выбросьте из головы все дальнейшие исследования. Что-то мне подсказывало, что мы с Коляном были не первыми исследователями Болдушино. А мечта была красивая. Остров средь бескрайнего болота, и мы с другом на том острове. Именно таким, в те годы, нам представлялось охотничье счастье. А разве бывает другое счастье? Андрей Томилов andrei.tomilow@yandex.ru

Вот некоторые отзывы на мои книги: Ирина Мартынова (учитель литературы): Вчера получила книги. Второй день в доме звенящая тишина, телевизор молчит, даже холодильник притих. Только что «проглотила» книгу «Соболиные сопки». Похоже, долго буду переваривать прочитанное! Захватывает с первой строки!!! Валентина Мостовая Андрей! Хочу сказать вам огромное спасибо за «Соболиные сопки». Сегодня прочитала, не могла оторваться, до сих пор под впечатлением. Владимир Ломов: прочитал первый рассказ - Наваждение. На меня он оказал очень сильное впечатление, а точнее на мою сердечную и душевную системы. Игорь Гриднев Со мной было тоже самое!!! Спасибо Андрей, я как-будто бы сам в тайгу сходил, я даже физически ощущал запахи тайги и холода! Александр Михалев Сегодня получил от Вас, Андрей Андреевич, книгу " Тайга далекая " Читаю, очень захватывает ! Спасибо Вам ! Антон Светайло Огромное спасибо от всей нашей компании за удивительные истории в ваших книгах! Книги зачитаны до дыр, и истории передаются товарищам при каждой поездке на рыбалку и охоту. Ждем новых историй!

Много интересных, удивительных историй о таёжных скитаниях в моих книгах. Каждый рассказ основан на реальных событиях и каждый не оставит вас равнодушным, вы будете взволнованы до глубины души. Обещаю вам взрыв эмоций и массу положительных чувств. Заказывайте книги. http://atomilov.tilda.ws/ мой сайт

Продолжаю принимать заявки на мои сборники рассказов. В книгах увлекательные истории о людях, которые посвятили свою жизнь ТАЙГЕ, о таежных ТРАГЕДИЯХ. О настоящих ПРОМЫСЛОВИКАХ. О судьбах этих ОТВАЖНЫХ людей. Приглашаю на свой сайт http://tomilov-andrei.ru/ Здесь можно почитать некоторые рассказы

Вы совершенно правильно подметили, "ОТ АВТОРА" было бы гораздо лучше. Но теперь не переделаю, - не умею. Спасибо!

Вот некоторые отзывы о книге: Книга отличная я буквально зачитываюсь. Спасибо вам огромное. Владимир Шашков Книга супер! Спасибо автору. Андрей Петренко Книгу прочёл на одном дыхании!!! Всё из жизни!Побольше бы таких книг! Уважаемый Андрей, нет слов передать эмоции от Вашей книги. Огромное Вам спасибо! С нетерпением буду ждать еще Ваших работ, очень надеюсь, что они будут!!!! Евгений Микитюк Книга хорошая. Спасибо. Читал, как говорится, запоем!))

Книги "Охота как образ жизни" и "Последний костёр" стоят по 400 руб. Это с пересылкой. А книга "Это и есть наша жизнь" с пересылкой стоит 450 ру.

Продолжаю принимать заявки на сборник рассказов об охоте. Книга объёмная 350 стр. 21 рассказ и 2 повести. Книга интересна тем, кто хоть чуточку болен охотой. Рассказы о таёжном промысле, о сложностях таёжной жизни, об экстремальных ситуациях в тайге. Кому выслать?

НА СОЛОНЦЫ… В далёкой, дикой, такой неуютной, промозглой Африке, начались проливные дожди, пришёл сезон. А в благодатной долине Батюшки Амура, в это время уже отшумела, отбушевала дурнинушкой весна, закончилось бешеное кипение черёмухи по берегам таёжных рек и ручьев, прекратились азартные хороводы птичьих круговертей, всё стало приходить в спокойное состояние. Начиналось лето. Примерно в среднем течении реки Мотай, в сорока километрах от Бичевой, расположилась совхозная пасека. Она стоит на живописном берегу реки, занимая собой довольно приличную площадь, до самой кромки леса. Чуть поодаль, у небольшого, но говорливого ключика, возвышается пасечный домик. Там живёт бессменный пасечник, которого все заезжие, и рыбаки, и охотники, и ягодники, все зовут не иначе, как Егорыч. Человек хороший, жизнерадостный, всегда весёлые бисеринки в глазах прыгают, всегда рад приезжающим. От него частенько попахивало медовухой, но пьяным его никто и никогда не видел. Он никогда не был хорошим работником, но его держали здесь, держали, потому что другого просто не было. Но вот в чём он был хорош, в чём действительно преуспел, так это в браконьерстве. Вот тут он был мастером, и делал это с охотой, с желанием, и даже с остервенением. По окрестным распадкам у него было раскидано около десятка солонцов, а две-три лесные полянки он засевал каждую весну соей, люцерной, или рапсом,- для прикармливания изюбрей, сохатых, да просто косуль и кабанов, которыми он тоже не брезговал. Добыв на солонце зверя, он больше не появлялся там в этом году, а то и следующий год пропускал,- давал отдых. Охотился в это время на других солонцах, или на другом поле. Все солонцы были оборудованы прекрасными лабазами, где было удобно сидеть в ожидании зверя всю ночь, и не только сидеть, а можно было даже и вытянуться, прикорнуть, вздремнуть, значит. На каждом поле, где были посевы, он тоже строил удобный скрадок,- небольшую земляночку, с оконцем в сторону поля. Мясо, добытое здесь, Егорыч возил на лодке в Бичевую, где благополучно сбывал с помощью хорошей знакомой, а вернее подруги, работающей в сельской столовке. Спрос на мясо был неограниченный, а если удавалось добыть панты, то такую продукцию отрывали с руками. Особенно азартно скупали панты местные корейцы и заезжие китайцы. Всё лето на пасеке были гости, - часто наведывались. Кто на рыбалку,- места для этого занятия тоже прекрасно себя оправдывали, кто на охоту,- но это уже особо приближённые, чтобы всё тихо было. Однако бывало и так, что приезжали промхозовские ребята, - тоже мяска добыть, хотя сами на охране стояли, или просто погулять на свежем воздухе, пображничать. Так и получалось, что на пчёлок у Егорыча времени, ну совсем не оставалось, то на солонцы, то на посевы, то в деревню,- мясо везти, то гости, то другие,- сплошной аврал и нервотрёпка. Трудно ему приходилось. Но Егорыч, мужик жилистый, всё «терпел», с улыбочкой терпел. Племянник как-то приехал,- он только окончил техникум, в Хабаровске учился, а теперь вот направляют куда-то на север, на отработку. Вот приехал попрощаться, а заодно и поохотиться с дядькой, больно уж тот интересно всё о лесной жизни рассказывал. Хороший парень, душа на распашку, а улыбчивый, видно в дядьку пошёл, радостно на мир смотрит, чуда ждёт. Встретились по родственному, душевно. Егорыч любил племянника, один он у него был, любил как сына. Медком с дороги угостил, бражки предложил, хотя сам сомневался, не рано ли парню. Но тот отказался от браги, смутился и отказался. - Ну и хорошо, и правильно, нахлебаешься ещё этой гадости. Себе налил алюминиевую кружку и стоя, чуть отворотившись, выпил, - за встречу. Утёрся загрубевшей ладонью, сел напротив племянника и стал выспрашивать его о городском житье-бытье. Тот с удовольствием жевал копчёную изюбрятину, запивал сладким, горячим, чаем и что-то захлёбисто рассказывал. Егорыч и не вдавался в его рассказ, слушал его в пол-уха, что-то размышлял про себя и просто радовался, что рядом родная душа. -Завтра к вечеру на солонец пойдём, покараулим ночку. -Только я не умею, ты хоть расскажи, что делать. -Расскажу, всё расскажу, и покажу, тебе понравится. Ещё так понравится, что может, передумаешь на свой север ехать, останешься здесь, вместе промышлять будем, заживём красиво. Назавтра была прекрасная погода, во всё небо лились потоки солнца, веял с низовьев лёгкий ветерок, ровно и упруго гудели над пасекой пчёлы, а в прибрежных кустах на перебой заливались соловьи, не замечая, что уже кончилось утро, и давно наступил день. Мужики сплавали до ближнего залива, сняли сетёшки, выпотрошили пару ленков и заварили шикарную уху. Племяш с удовольствием хлебал большой, деревянной ложкой запашистое варево, закусывал огромными кусками свежей лепёшки, улыбался во всю рожу дядьке. -Ну что, сейчас и пойдём на солонец-то? -Нет, отдохнём малость, тут недалече, можно и ближе к вечеру отправиться. - Тогда я с удочкой потопчусь по берегу, можно? -А почему нельзя, валяй, покорми комариков, они дюже падкие на свежую- то кровь. Ближе к вечеру мужики собрались на солонец. Племяш заметно волновался, но дядька подсмеивался над ним беззлобно, шутил, и это успокаивало. Шагать лесной, мало заметной тропкой было трудно. Это дядька, он постоянно здесь лазит, а племяш был чуть изнежен городской жизнью, избалован асфальтом тротуаров, хоть и бодрился, но устал быстро. Лицо густо покрылось потом, спина тоже взмокла, ноги стали ватными и непослушными. Егорыч вовремя заметил усталость напарника и остановился на перекур. Комары, которые всю дорогу гудели сзади, с удовольствием облепили лицо, шею, уши, принялись за работу. -Это ничего, это по началу маетно, а скоро привыкнешь, понравится. Племяш уткнул лицо в запашистый мох, обхватил голову руками, спасаясь от навязчивых комаров, и отрешённо молчал. Солнышко приближалось к горизонту, воздух становился прозрачнее и волнами наплывал, то, обдавая полуденным теплом, то, окатывая холодной сыростью. К комарам присоединились, пришли на помощь полчища почти не заметных, очень мелких мошек, – мокрец. Их укус почти не чувствуется, но вскорости те места, где поработал мокрец, всплывают и горят нетерпимо. Непривычные люди сдирают кожу до крови, а припухлость не проходит, порой, несколько дней. Егорыч похлопал парня по плечу: -Ничего, ничего, тебе понравится, пойдём, тут недалече. Они снова шли, снова отмахивались от комаров, размазывали по лицу мокреца, смешивая его с кровью, уворачивались от еловых сучьев, пытавшихся попасть именно в глаза, запинались за бесчисленные колоды, снова отдыхали и опять шли «тут недалече». Наконец, в уже сгущающихся сумерках, когда кончились не только силы, но и комаров стало меньше, просто видимо всех перебили, дядька обернулся и радостно сообщил, что уже пришли. -Вон, видишь лабаз? – он указывал на разлапистую сосну, стоящую на краю какой-то ямы. В яме была мутная, неприятная на вид жижа, да и запах, доносившийся оттуда, оставлял желать лучшего. -Жалко, что маловат лабазок-то, а то бы вместе посидели. Веселее вместе-то, да ладно, ты вон на берёзу залезешь, досточку меж сучьев пристроишь, и ночь-то как-нибудь… Егорыч где-то нашёл осколяпок доски и заставил племянника залезать на берёзу. За ремень ему он привязал верёвку. Вторым концом верёвки завязал рюкзак, ружьё и осколок доски. Когда тот забрался на верхотуру, кое-как закрепил в сучьях доску и примостился на неё сам, удерживая одной рукой ружьё, другой, обхватывая ствол дерева и придерживая рюкзак, дядька похвалил. -Ну, вот и молодец. Теперь надо затаиться и караулить. Как услышишь, что зверь пришёл, свети на него фонариком, он у тебя в рюкзаке, и стреляй. Потом слезаем, обдираем, и таскаем мясо. Вот и всё. Он ушёл к своему лабазу, а племяш ещё пытался понять: что с ним, где он, и как дальше. - Может, это всё шутка, так она слишком затянулась, да и не похоже, что дядька шутит. «Таскать мясо»- это что, на себе.… Да хоть бы без мяса-то как-нибудь выйти… Его снова бросало в пот, начинало знобить, а комары уже безнаказанно хозяйничали на распухших от постоянных укусов ушах и шее. Подступала темнота. Она мягко обволакивала, обнимала каждый кустик, каждое дерево. На полянке пробросило туман, он ещё сильнее подчёркивал наступившую ночь. Прорисовались, проявились первые, неуверенные в себе звёзды. Разрывая ночь, где-то далеко в сопках, рявкал козёл, появились и другие, неведомые звуки мрака. Племянник сидел с широко распахнутыми глазами, судорожно обхватив руками ствол берёзы. Каким-то чудом ему удавалось ещё удерживать и рюкзак, и ружьё. Сейчас они казались такими бесполезными, что даже становилось обидно от их присутствия. Вот звёзды стали ярче, крупнее, и будто ближе. Кузнечики, умолкнувшие было, в начале ночи, снова завели свою бесконечную песню, не давая сосредоточиться, услышать что-то важное. Всё тело разламывалось от нахлынувшей усталости, а от неудобной позы руки затекли, занемели окончательно, голова безвольно опустилась на грудь. Кузнечики… шорохи… ночь… Егорыч удобно расположился на лабазе, развязал котомку и извлёк оттуда заветную фляжку, а так же кусок копчёного мяса, хлеб, луковицу. Отбулькав приличную порцию медовухи, отрезал ломтик мяса и с удовольствием вытянулся, смачно жевал. Он очень любил это время, время ожидания, время наступающей ночи. В это время он оставался один, один на всей земле, на всём свете. С удовольствием вслушивался в шорохи и даже представлял, где это пробежала полёвка, задев сухую траву, представлял как осторожно пробирается полоз, подкрадываясь к этой, а может быть совсем к другой мышке. С улыбкой представлял склон сопки, по которому стремительно прыгает, будто летит, испуганный гуран, замирает, напружинившись, оборотившись в ту сторону, откуда был намёк на опасность, и рявкает. Так рявкает, что сам пугается ещё больше, и снова летит по склону, летит, обгоняя самого себя. Наконец, всё стихает. Ночь.… Положив поудобнее карабин, охотник чуть свернулся и задремал. Не шелохнётся ни один листик на деревьях, всё успокоилось в ночной тайге, всё на какое-то короткое время погрузилось в сладостную дрёму. Только гнус: комары, да мошки, беспрестанно тянут свою заунывную, тонкострунную мелодию. Да и они, будто притомились, значительно ослабили свой напор, свой натиск, дали всем обитателям леса чуточный отдых. Перед самым рассветом, когда ещё видимых изменений в природе нет, а лишь движение воздуха изменилось, едва заметное движение воздуха, Егорыч услышал подозрительные звуки. Если он и уснул, то сон его был очень чуткий, готовый прерваться по любому поводу, прерваться полностью, без малейшего намёка на сонливость. Вот и сейчас, лишь появился какой-то посторонний звук, рука охотника, лёгким движением обняла шейку карабина. Отдалённые шорохи повторились. Правда это было ещё не близко, ещё где-то на той стороне мочажины, но Егорыч приготовился, он понял, что приближается какой-то зверь. Тот шёл не очень осторожно, потрескивал мелкими сучками, шуршал травой. Это как-то насторожило охотника, много раз он добывал на солонцах зверей, но всегда они выходили очень осторожно, а тут что-то непонятное, можно сказать, что «прёт, как на танке», очень нагло идёт. Вскоре шелест травы и треск сучьев, особенно хорошо слышимые в ночи, приблизились почти вплотную к лабазу, и всё стихло. -Интересно, кто бы это мог быть?- не шелохнувшись, размышлял охотник. Прошли какие-то мгновения, секунды, такие тягучие, что если бы они сложились в минуту, наверное, взошло бы солнце. Но пока была ночь, тихая, чёрная, именно про них ещё говорят: глухая ночь. Егорыч пытался по слуху определить, кто стоит внизу, под лабазом, и в то же время понимал, что стоящий внизу, тоже определяет, кто же там затаился, на верху. У охотника терпение кончилось раньше, он осторожно поднял фонарик и включил его, направил луч вниз. Яркий свет упёрся во что-то тёмное и округлое, но здесь же заискрились, засияли зелёным цветом, маленькие бусинки-глазки. -Мама родная, да это медведь… Тот, будто услышал мысли охотника, чуть попятился и лёг на живот, морду пытался уткнуть в траву, будто прятал свои яркие, блестяшки-глаза. -Вот он, почему не осторожничая, шёл на солонец, - у него тут добыча закопана, оттого и запах такой, ещё с вечера показалось подозрительным. Медведь тем временем ещё чуть отполз, уткнулся между двумя кочками, и окончательно затаился. Он и не думал убегать: ну светят на него, ну сидит там человек, может даже с ружьём, ну и что, посидит, да и убежит. Почему это он должен бросать свою добычу, которая, кстати, стала так вкусно пахнуть. Плотнее прижавшись к земле, медведь тяжело вздохнул и прикрыл глаза. -Ну, это уже наглость!- подумал Егорыч, сознавая, что охота испорчена окончательно. Это ясно, что ни какой зверь не придёт, если тут хозяйничает медведь, да видимо уже не первый день. -Э-э-х, мА,… и что же мне с тобой делать, коль ты такой ушлый, ишь, притаился, чисто партизан. Ну, что ж, мясо мне твоё без надобности, шкура вон вся облезлая, не вылинял ещё. Вообще, получается, что бесполезная ты скотина, никчёмная. По крайней мере, теперь. Не убивать же тебя из-за одной желчи. Ладно, давай хоть пуганём тебя, чтоб не повадно было по чужим солонцам пакостить. Егорыч одной рукой светил фонарём, а другой приложил карабин, прицелился перед мордой зверя и грохотнул оглушительно, так, что воздух в округе дрогнул, деревья ропотнули, и ручей на миг остановился. Эхо выстрела стремительно бросилось к вершине распадка, и, вплетаясь в эхо, обгоняя его, ночь раскололась от бешеного рёва медведя. Он вскочил, а скорее даже подпрыгнул на месте от неожиданного близкого выстрела и ломанулся, что было мочи в сторону, но сослепу врезался всей тушей в сосну, на которой расслабился охотник. Удар был такой силы, что лабаз заходил ходуном, фонарик выскользнул и, разбрызгивая яркий свет по сучкам дерева, улетел вниз. Медведь уже фыркал в болоте, давился своим рёвом и болотной тиной, ещё не стихло эхо, а недалеко, с берёзы, что-то стремительно падало, лишь иногда зацепляясь за сучья, и при этом громко кричало. Наконец, все падающие долетели, а убегающие убежали, но крик в ночи не прекратился. Это племянник, разрывая одежду на себе и на берёзе, карабкался обратно. Завывал при этом так, что сопки окрестные содрогались. Но вот и он начал помаленьку затихать, лишь чуть поскуливал в темноте, видимо добрался до какого-то предела, а может, просто берёза кончилась. -Племяш, ты чего… слезал-то? -Я… я… вроде, как … упал маленько. А это ты, что ли рычал-то? -Не-е, не я, медведь приходил. Я хотел тебя порадовать, чтобы ты полюбовался, значит. Вот и подразнил его чуток. -Н-ну, считай, что тебе всё удалось, только я где-то ружьё обронил,.. да и рюкзак с фонариком. Дядька, я здесь долго не продержусь, сильно тонкие сучья. -А ты за ствол охватись, он выдержит, скоро уже светать начнёт. -Охватись,… ствол-то совсем тонкий, сгибается уже. -Тогда спустись пониже, а то опять… слезешь раньше времени. Племяш замолчал, дядька тоже угомонился, стихло, успокоилось эхо выстрела и криков, прекратилось хлюпанье медвежьих ног по болоту. Весь распадок, да и окрестные сопки, будто вздохнули облегчённо и погрузились в предутреннюю дрёму. Откуда-то из небытия, из ничего, вдруг образовался туман, невесомый и прозрачный. Именно в тумане стали прорисовываться деревья, очерчиваться кусты и поляны. А звёзды, хоть и были ещё, но как-то вмиг стали тусклыми, бледными. Где-то в ключе раздалась первая, неуверенная трель,- соловей подбирал тональность. Приближался рассвет. * * * Мужики притащились на пасеку только к обеду, больно уж трудно шагал племянник. К тому же ногу повредил, видно, когда катапультировался ночью, по причине засыпания и резкого пробуждения. А рожа у него была, - тут никаких слов не хватит, скорее всего, комары устраивали в эту ночь невиданный банкет. -Это ничего, ничего,- бормотал Егорыч, дожидаясь отстающего племянника,- это часто так, с первого раза не везёт. Ну, уж потом, как попрёт, только удивляйся успевай. Ничего, ничего, вот чуток отдохнём и на посевы пойдём. Вот где тебе понравится, там красота. Племянник молчал, лишь отфыркивался от обильного пота, ручьём катившего по распухшему, раскрасневшемуся лицу. Хромая следом за дядькой, он мечтал только об одном: как он вытянется на кровати, в прохладной избушке и не будет вставать с этой кровати до самого своего отъезда. Когда они вышли на поляну, где располагалась пасека, Егорыч сразу забеспокоился, побежал вперёд, потом резко развернулся и, толи радостно, толи с испугом в голосе, заорал: - Ро-ой! Рой вышел! Давай быстрее, давай, а то улетит! На молодой берёзке, на высоте метров четырёх или пяти, висела борода из пчёл. Видно было, что рой тяжёлый, так как берёзка наклонилась под его тяжестью, а кругом ещё летали, кружились пчёлы и продолжали прилепляться к основной массе. Казалось, что у них, у пчёл, какой-то праздник, торжество. И вся пасека знала об этом торжестве, все тоже радовались, звонко рассекали упругий воздух тысячи и тысячи стремительных насекомых. И действительно был праздник, действительно радость и возбуждение передались каждой семье, каждому улью, все видели и знали,- рождается новая семья. А роды, судя по всему, проходили весьма успешно. Вес «младенца», похоже, был внушительный, здоровье нормальное, да и погода очень благоприятствовала,- стоял жаркий, ослепительно солнечный день. Даже племянник, совершенно не понимающий в пчёлах, тоже как-то засуетился, заволновался, хромать стал более уверенно и расторопно. Егорыч уже слетал к домику, и теперь волок оттуда длинную жердь, старую, потрескавшуюся роевню, и тряпку с верёвкой. -Давай, давай, подходи ближе, буду тебе урок пчеловождения преподавать. Племянник неуверенно улыбался со стороны, с опаской поглядывая на висящий рой. -Подходи, не боись, им сейчас не до тебя, они в эту пору почти не кусаются, так, редко совсем, когда уж доведёшь. Так что иди, поможешь мне малость, тебе понравится, увидишь, как я ловко с ними разделываюсь, забудешь свой север, захочешь пчеловодом стать! Пчеловод привязал роевню на тонкий конец жерди, приготовил тряпицу, чтобы сразу закрыть пойманный рой, и стал объяснять помощнику, что нужно делать. -Вот роевню поднимешь, под них подставишь, а я по берёзке стукну, рой и свалится в роевню. Опустим потихоньку, завяжем культурненько, и в омшаник. Они там остынут, успокоятся, а на завтра переселим их в отдельный дом, как положено. Вот и вся премудрость. Племянник тяжело вздохнул, снял с плеча ружьё и положил чуть в сторонку, взялся за жердь. -Не кусают, говоришь? А может, всё же, сетку бы надеть? -О, точно, сетку-то я забыл. Да, ладно, не должны они.… Поднимай, пока не улетели. Племяш, поднатужившись, поставил стоймя жердь с роевней, которая болталась из стороны в сторону, видно плоховато была привязана. Длины жерди чуть не хватало до висящего роя. Пришлось поднимать жердь на руках, это было тяжело и неудобно. Теперь уже раскачивалась не только роевня, но и жердь, да и сам племяш, топтался из стороны в сторону, пытаясь сохранить равновесие. -Во, во, держи так, только поровнее. Егорыч ухватился двумя руками за берёзку и, дождавшись, когда амплитуда колебания, в очередной раз подвела роевню в нужную точку, сильно встряхнул… …Удачным было именно это встряхивание, почти все пчёлы сразу оторвались от ветки, на которой висели. Удачно попала в роевню только половина роя, и хоть роевня и наклонилась сильно, но пчёлы не вывалились, это тоже удачно. А вот вторая половина, со всего маха, свалилась на голову того, кто стоял внизу, кто жердь держал. Причём не просто на голову, а скользом, большая часть пчёл, завалилась за ворот племяннику. Что тут началось… Егорыч поймал падающую жердь, когда помощника уже близко не было. Он только успел заметить, что тот мелькает где-то в стороне реки. Наскоро накинув на роевню, с оставшимися пчёлами, тряпицу, он сам бросился бежать к берегу, на ходу отмахиваясь и ловко увёртываясь от разъярённых преследователей. Бегство, однако, не помогало, пчёлы летали явно быстрее. Почти на середине реки азартно нырял племянник. Если бы он был без рюкзака, то получалось бы у него гораздо ловчее, рюкзак как-то сковывал движения. Пчеловод сначала кинулся в одну сторону, по берегу, потом побежал обратно, пытаясь на ходу стащить с себя сапоги, наконец, махнул рукой и ухнулся в воду, стал торопливо зарываться фуражкой в донный песок. Пчёлы яростно атаковали вздувшуюся пузырём рубаху и не желающую нырять задницу. Сапоги отчаянно отталкивались от мелководья, но живот, и унырнувшая голова оказывали серьёзное сопротивление. Побарахтавшись так какое-то время, Егорыч снова вскочил и, высоко поднимая ноги, кинулся ближе к племяннику. * * * Отшумел, отзвенел весёлый денёк. Труженицы- пчёлки забрались в свои домики и принялись за переработку нектара, собранного за день. Собрать нектар, - это, конечно, очень важно, но из него ещё нужно приготовить мёд, выгнать лишнюю влагу, чтобы не испортился медок, не забродил. Да сложить его надо аккуратно и именно в те ячейки, которые для этого приготовлены, да запечатать качественно, на сохранение для зимы. Солнышко одним краем уже присело за сопку, и хоть светило ещё, но уже чувствовалась прохлада вечера, над водой поднялись толпы мошкары и радостно танцевали, то, поднимаясь, то резко падая к самой поверхности. Многие не удерживались в воздухе и прилипали к вечернему потоку. Река относила их на глубину, и они тут же становились добычей рыбёшек. Это мелкий хариус кормился, жировал. В зимовье, вытянувшись на кровати, лежал племянник. Конечно, если бы Егорыч не знал, что это племяш, он бы не узнал его. Но он твёрдо знал, что это родной души человек. Потому и сидел подле него, вздыхал, кряхтел и, порой пытался подбодрить, может не совсем удачно, но по-родственному. - Ну, ты это,… чего лежишь-то, вот тряпки-то, смачивай. Я же с уксусом навёл, он махом снимет всякую опухлость. Смачивай, да прикладывай. Лежит.… О-хо-хо. Кто же его знал-то, что так.… А ты молодец, шустро так нырял, это хорошо. Ох, и рожа у тебя, это мы с солонца шли, так ты на китайца был похож, а теперь, даже не знаю с кем сравнить. Нет такой национальности. Скорей всего, ты теперь похож на то место, на чём все национальности сидят. Хе-хе, м-м, да.… Ну, это ничего, ничего, это даже хорошо, можно сказать, крещение прошёл, теперь можно смело… да… Племянник был действительно похож на то, о чём намекал дядька. Вздулось от многочисленных ужаливаний не только лицо, но и грудь, и шея, и спина. Он был как большой колобок, только с руками, которые тоже вздулись до неприличия. Глаза не открывались вовсе. Дядька обкладывал его мокрыми тряпками, менял их, так как они быстро высыхали, поил каким-то кислым морсом, приготовленным из сушёных ягод, и всё приговаривал: - Ничего, ничего, привыкнешь, потом тебя не оттащишь от пчёл, понравится тебе. Только на третий день опухоль начала спадать, приоткрылся один глаз и чуть-чуть зашевелился язык. Первое, что сказал племянник, после всех этих событий: - Хочу домой. -О-о! Заговорил, родной! А я уж грешным делом подумал, что ты язык откусил. -Домой. -Конечно, домой, а как же. Только ты уж очень-то не торопись, вот придешь в норму, отдохнёшь, порыбачим с тобой. Потом, надо ведь все-таки мяса-то добыть, как домой ехать? - Не надо мяса. - Ну-ну, ишь, разговорился, отдыхай пока, вот оздоровеешь, сам будешь проситься, а я ещё подумаю, брать ли тебя. Прошло ещё несколько дней, племянник поправился, окреп, как будто всё обошлось без серьёзных последствий. Только пчеловодом, классным, как говорил дядька, он быть не хотел. Он вообще не выходил теперь из домика, пока не садилось солнышко, а случайно залетевшая пчела, повергала его в такой ужас, что тело моментально покрывалось липким, холодным потом, волосы шевелились, а лицо становилось пятнистым. Не хотел он быть пчеловодом. Дядька, ни за что не отпускал его домой. - На солонцы не пойдём, ну их к лешему. Мы на посевы пойдём. Вот где тебе понравится-а-а. Вот уж точно не захочешь уезжать отсюда. Да-а-а, вот красота. - Лучше здесь убей, на лабаз я больше в жизни не полезу. - Ты моя ты красота, да сдался он нам, тот лабаз, что мы, обезьяны, что ли? Нет, там у меня засидочка на земле, полеживаешь, что тут вот, на кровати, в окошечко поглядываешь, ждёшь зверюшку. Егорыч вытягивал шею, складывал ладошки, покачивался из стороны в сторону, показывал, как там, в засидочке, удобно и комфортно охотиться. - Там даже комаров нет, ну… почти нет, там же крыша, красота. А поле большое, далеко видать, да ты просто залюбуешься. Я тебе карабин дам, стреляй, будет потом что вспомнить. Племянник глубоко вздохнул, обхватил голову руками и простонал: -Давай, пойдём, скорее уж отмучиться, всё равно ведь не отстанешь. - Ха, сказал, отмучиться. Да ты там как обворожённый будешь, просить станешь ещё на одну ночку остаться. -Что, опять ночью?! -А ты как хотел, зверь, он умный, он только ночами выходит на поле, чтоб не заметили. Племянник грохнулся на кровать и застонал. -Ничего, ничего, только удивляться будешь, как понравится. Солнышко было ещё высоко, ещё в лесу стояла плотная духота от жаркого дня, а охотники двинулись в путь. Идти пришлось вдоль старого русла реки, огибая заросшие лилиями озерки, бывшие в прежние времена заливами. Порой пробирались прямо через мочажины, откуда моментально поднимались рои комарья и облепляли путешественников. Однако племянник, на удивление, стойко переносил лишения, только сопел, хмурился и молчал. Видимо он твёрдо решил выдержать последнее испытание, угодить, наконец, дядюшке, и побыстрее убраться из этих «понравившихся» мест. Пришли уставшие, но не измученные, не то, что на солонцы, видимо, повлияла внутренняя подготовка, ожидание трудностей. Дядька, широко улыбаясь, вывел племянника на край поляны и, даже рукой повёл вокруг: - Смотри, красотища-то, какая! Он искренне радовался природе, восхищался всем, что окружало, всем, что двигалось и не двигалось, он был влюблён в эту жизнь. Он даже представить себе не мог, что кто-то может быть равнодушен к тому, как течёт река, как пахнет вечерний воздух, как шумит листва. Да не может такого быть, не рождаются такие люди, они же просто не научатся жить. - Ты посмотри, посмотри, с одного места и столько добра видно, ни в каком кино этого не найдёшь. Пожалуйста, любуйся себе, и всё бесплатно! Племянник угрюмо осматривался кругом, топтался, определяя, куда бы присесть. Конечно, вид был живописный, но уж не до такой степени, чтобы прыгать от радости и повизгивать. А дядька себя, наверное, лишь чуть сдерживает, чтобы не подпрыгнуть. Внизу виднелась голубизна реки, обрамлённая прибрежными кружевами тальников и черёмухи, чуть выше – пологие, травянистые увалы. С края, выделяясь яркой зеленью, набирали буйноцвет дядькины посевы. Вся эта картина «нарисована» была на фоне пологих, подёрнутых тёмными, еловыми лесами, сопок. Завершалось всё багровым закатом на пол неба. -Ну, что, почувствовал восторг в душе?! – дядька улыбался во весь рот. - А как же, с тобой только попробуй не почувствовать, снова потащишь куда-нибудь. Уж лучше здесь. - Ну вот, я же говорил, понравится! Земляночка была маленькая, видимо строилась на одного. Да и строение-то не особо хитрое, боковые стенки выложены из дёрна, а перекрытием служили еловые жердушки, на которые наброшено немного травы, лапника, и всё это прикинуто тонким слоем земли. Земля уже успела прорасти травкой, хоть и жидкой, и теперь скрадок совсем не выделялся на фоне леса,- кочка какая-то, да и всё. Внутри тоже трава, правда, уже на половину перепревшая, затхлая, но терпеть можно, мягко. Втиснулись туда с трудом, тесновато было, и лежать не очень удобно, приходилось опираться на локти и заглядывать в маленькое отверстие, голова при этом, упиралась в жерди перекрытия. Но скоро прилежались, смирились. Поле просматривалось хорошо, а заря, чуть не до полуночи, оставляет небо светлым. Именно на фоне этого светлого неба, по замыслу «режиссёра», и должна происходить сцена охоты. Фонариком, навряд ли, можно будет воспользоваться, больно уж мало оконце, чтобы сразу туда и фонарь всунуть и карабин. Хотя, кто его знает, дядька говорит, что уже однажды убивал здесь изюбря, может и правда. В сумерках на поле никто не вышел. Только надоедливые комары донимали, вся землянка так и гудела от их радостного пения, и тихой сапой, под одежду пробирался мокрец. Видимо где-то приближались дождевые тучи, и, предчувствуя это, комары и мокрец, просто зверствовали. А ещё и от духоты, навалившейся вдруг из леса, от тесноты, племянник весь взопрел, пот так и плыл по спине, по груди, по лицу. Ох, и любит потных людей мокрец. Дядьку, как будто, и не кусают, лежит себе, поглядывает в окошечко. Любуется. Стало совсем темно, на поле ни черта не видно, да и уже локти устали так, что занемели, плечи разламывались от усталости. От комаров и мошки чесалось всё тело, хотелось содрать с себя кожу. Племянник, уже в который раз, перевернулся на спину, вытянул в темноте руки и стал разминать их, попутно почёсываясь, как шелудивый поросёнок. Из темноты, прямо перед лицом, донёсся какой-то шорох. Парень насторожился, перестал чесаться и весь обратился в слух. Дядька восторженно пялился в пустоту ночи, боясь лишний раз моргнуть, чтобы не пропустить чего-то самого важного, что должно случиться именно в этой Вселенной и именно в эту ночь. Скорее всего, он даже забыл, с какой целью он здесь находится, да и вообще,- находится ли он где-нибудь. Шорох перед лицом повторился, прямо в широко открытые глаза, посыпалась какая-то труха. Не отрывая взгляда от невидимого потолка, племянник судорожно нащупал фонарик и, торопливо включил его, уперев луч перед лицом. Между жердями, в каких-то сантиметрах от его носа, осторожно пробиралась змея. Она буквально балансировала, едва удерживаясь в таком неудобном положении, полукольцом обхватив снизу одну жердь, она, будто, искала выступ на другой, чтобы теперь задержаться за неё. Всё вытягивалась и вытягивалась, не находя этого выступа. Головка у неё была маленькая, а тело, сначала толстое, при вытягивании истончалось. Племянник задохнулся, сердце, кажется, тоже остановилось, потом он вдруг ощутил себя вне тела, легко и свободно, потом снова накатило, виски чуть не лопнули от напора крови, а под животом потеплело. - А-а-а-а!!! Как взрыв, как порыв ветра, вдруг разметал всё вокруг. Племяш так резво вскочил, что ни он сам, ни дядька, увлечённый созерцанием ночи, не заметили, как всё произошло. Вот была земляночка, и не стало её, отлетели жердушки по сторонам, рассыпалась земля, только труха медленно оседала на спину увлечённого охотника. Егорыч, вздрогнув всем телом, оглянулся по сторонам и понял, что лежит на чистом месте, над головой только звёзды, да комары. Крик оборвался, где-то в березняке. Ничего не поняв, охотник поднялся, отряхнул деловито штаны, накинул на плечо карабин и зашагал в ту сторону, где только что кричал родственник. Когда он его нашёл, тот уже пришёл в себя, почти, и лишь тупо твердил: -Домой, домой, домой. Егорыч усадил парня на валёжину, на кромке леса, сам примостился рядом, и потихоньку, аккуратно всё выведал. -Тьфу, ты. Нашёл о чём расстраиваться. Это ужик ползает, пропитание себе выискивает. Не одним же нам с тобой кушать хочется, а охотится он ночами, хе-хе, как мы с тобой. Это безобидная скотинка, даже, можно сказать, полезная. Он похлопал парня по плечу: - Ну, ничего, ничего, ты же не знал, а я, дурак старый, не предупредил. Ничего, в другой раз не будешь бояться. -Не будет другого раза. - Ну-ну. Успокойся, отойдёшь малость, остынешь. Ты посмотри, какая ночь, волшебная прямо. Подними голову-то, погляди,- звёзды и звёзды, и каждая с кулак. Красота, такая красота, что умереть хочется. - А мне нет, не хочется. - Это правильно, это так и должно быть. Вот поживёшь с моё, да полюбишь так крепко, и тебе захочется. С первыми признаками рассвета мужики вернулись к бывшей землянке, нашли под её остатками ружьё, фонарик, ещё кое-какое барахло, собрались, и, не торопясь, двинулись в сторону пасеки. Утреннее небо затянуло тучами, от реки поднимался озорной ветерок, лес не приветливо шумел. Когда уже выходили к пасеке, в лицо ударились первые капли дождя. Дядька радостно улыбался: - Вот видишь, сейчас дождичком омоет всю природу, как новенькая будет,- красота! Тебе обязательно понравится, я то точно знаю. Напившись крепкого, горячего чая, охотники вытянулись отдохнуть. Парень всё ещё был хмурый и не разговорчивый. Дядька мечтательно уставился в потолок, улыбнулся чему-то своему, и опять на своего конька: -Это ничего, ничего, вот дождик кончится, вся природа заликует. Я тебе такое место покажу.… Сам сколько хожу туда, всегда удивляюсь. Вот где красота,- неописуемая, восторгаться не устанешь. Тебе понравится… Но парень уже спал, он устал от этой красоты. Бывает и такое… Андрей Томилов Продолжаю принимать заявки на мои сборники рассказов об ОХОТЕ, о людях, которые посвятили свою жизнь ТАЙГЕ. О настоящих ПРОМЫСЛОВИКАХ. О судьбах этих ОТВАЖНЫХ людей. Приглашаю на свой сайт http://tomilov-andrei.ru/ Здесь вы можете скачать эти книги или отдельные рассказы

А что же вторую не выписываешь?

Полынья На середине реки снег потемнел. Этот тёмный, проволглый язык тянулся от полыньи, что притягивала к себе всё внимание выкатившегося из леса охотника. Полынья была живая. Да, она двигалась, ворочалась в своих ледовых оковах, дышала, тесно вздымая не то грудь, не то спину. Дыхание это, чёрной, тягучей воды не только виделось, его было слышно. Причём слышно не ушами, оно проникало в душу охотника каким-то неведомым путём. Собака, выбежала следом на чистину русла и тоже упёрлась взглядом в чёрную, вздымающуюся воду. Подняла на загривке шерсть и утробно, едва различимо зарычала. Охотник потоптался на месте, вырисовывая в снегу небольшую площадку, равную длине лыж. Собака пробралась по лыжне ближе к хозяину, аккуратно перепрыгнула на вытоптанную площадку. Усевшись на задние лапы, она выпрямила спину и застыла, не отрывая взгляда от тёмного дыхания холодной, зимней реки. Охотник поправил панягу, поддёрнув на плечах лямки, потрепал по голове сидящую рядом собаку, шагнул в сторону дальнего берега. - Пойдём. Нам ещё пыхтеть, да пыхтеть, а скоро уж вечерять начнёт. Он ткнул посохом в рыхлый снег, специально проткнув его до льда, и, вытащив, поднёс нижний конец к лицу. Конец посоха был мокрым, с налипшим снегом. - Пойдём, уже под нами вода. С усилием вдавливая в снег лыжи, а затем с ещё большим усилием вытаскивая их на поверхность, охотник двинулся вперёд. Рядом с собакой, всё ещё столбиком сидящей на утоптанной площадке, появилась вода. Это даже не вода была, это просто снег быстро пропитывался жидкостью и менял цвет на более тёмный. Охотник приближался уже к берегу и взглядом искал более пологое место, где можно будет подняться, когда краем глаза заметил какое-то движение в стороне. На краю полыньи появилась выдра. Она будто возникла из ниоткуда, осмотрелась и стала кататься по краю полыньи, счищая с шерсти воду. Каталась, изящно выгибая спину, отталкивалась всеми четырьмя лапами и, плюхнувшись в снег, прокатывалась по нему, как на санках. Собака тоже увидела зверя. Она присела, чуть напружинилась и приготовилась к атаке. - Нельзя-а! Нельзя-а! Закричал во всю глотку охотник и стал торопливо разворачивать лыжи в обратную сторону. Собака, прижимаясь к снегу, стараясь спрятаться за ним, кинулась к выдре. Охотник рвал глотку, широко размахивал посохом и бегом бежал наперерез собаке, но явно не успевал. Выдра услышала крик, а, встав столбиком, сразу увидела охотника. Но человек был далековато, ещё не в зоне опасности, и зверёк задержался, замешкался на краю полыньи. Только в последний момент, когда собака, набрав скорость, уже подлетала вплотную, выдра моментально сгруппировалась и, будто и, не прилагая усилий, без единого всплеска, исчезла под водой. Охотник ещё бежал, ещё кричал, надрывая простуженные связки, ещё надеялся на чудо, но уже всё понял. Понял всю безысходность. …Собака, в пылу охотничьего азарта, в пылу страсти, не смогла погасить скорость атаки и, со всей прыти, влетела в полынью. Какой-то дикий, не человеческий возглас вырвался из груди охотника. Он остановился, сорвал с головы шапку и с силой бросил её в снег. Стон, смешанный с матом оглашал притихшую пойму реки. - Дура ты, дура! Ох, и дура! Собака уже развернулась и, барахтаясь в чёрной, тягучей зимней воде, цеплялась за кромку льда, пытаясь перебороть течение. Река была горная, течение быстрое, глубина безнадёжная. Кромка льда обламывалась, крошилась под отчаянными усилиями. Из бездны уже торчали лишь широко расставленные уши, полные отчаянья и испуга глаза, молящие о помощи, иногда мелькали лапы. Она ещё каким-то чудом удерживалась, цеплялась за кромку не то льда, не то жизни, но уже понимала, что это последние мгновения… последние. Течение всё более энергично захватывало её, подминало под лёд, радовалось своей добыче. Охотник раскидал по сторонам рукавицы, шапку, панягу, даже ружьё где-то спряталось в снегу, сброшенное впопыхах. Повалился на колени, обхватил голову руками и мотался из стороны в сторону, ясно осознавая всю безысходность случившегося. - Ох, и дура ты!.. Ох, ду-ура… Лед под лапами снова обломился… Голова собаки совсем исчезла под водой, но мгновение спустя, она снова вынырнула, уже в конце полыньи. Каким-то невероятным усилием собака вновь ухватилась лапами за заснеженную кромку льда. Рядом шуршал и затягивался в бездну недавно обломанный лёд. Предчувствуя неминуемый конец, собака вся извернулась, до хруста выворачивая шею, чтобы напоследок встретиться глазами с хозяином. Из глотки самопроизвольно вырвался дикий, раздирающий душу крик. …Сколько лет? Сколько лет они уже вместе? Чёрт возьми. Сразу и не вспомнить. Вспоминалось, как он приволок за пазухой этого щенка, ещё толком не умеющего ходить на своих кривоватых, тонюсеньких ногах. Он тогда опоздал, - добрых щенков уже расхватали, досталась эта, неприглядная, полудохленькая сучонка. Но выходил, отпоил рыбьим жиром и ножки выровнялись. Кормил без жадности, что сам ел, то и собачонке. А другой раз так и ещё ей лучший кусочек доставался. Выросла наславу. Не нарадовался потом, на охоте. Толком и не учил ничему, сама всё знала. И белку искать стала с первой же осени, а на второй год соболя погнала наравне с взрослыми. Когда увидела что охотник, взяв другое ружьё, стал путаться по свежим следам лося, здесь же всё сообразила и, удрав куда-то вперёд, уже на второй излучине заголосила, заработала по зверю. …Сколько же лет вместе тайгу ломали? Чёрт.… Давно уже, а сколько… Многие охотники, приверженцы собачьей охоты, предпочитают, чтобы собака шла конкретно по какому-то виду. Может это и правильно: залает собака где-то в тайге, охотник уже знает на кого помощница работает, готовится. А эта нет. Эта была как метла. В хорошем смысле, как метла. Если она заходила в лес, - работала всех подряд, начиная от белки и заканчивая самыми крупными представителями тайги. Однажды берлогу с другом ковыряли, так она, как заправская медвежатница, в штаны вцепилась, по всем правилам. Не то, чтобы выручила, но помощь при добывании того медведя оказала серьёзную. …А сколько раз у костра вместе ночь коротали? Осенние ночи для таёжника не считаются тяжелыми. И сама ночь короткая, - не успеет добрый костёр прогореть, а уже заря занимается. Другое дело зимняя ночёвка в лесу, у костра. Там уж костерком не обойдешься, там всё по серьёзу, - надью рубить приходится: одно бревно снизу, другое на него. И так нужно исхитриться уложить, и так поджечь, чтобы и горело это сооружение долго и жарко, и чтобы не развалилось. Да и то, за ночьку-то не один раз проснешься, поправишь надейку. Собака в такие ночи всегда ложилась со спины и, прижавшись к хозяину, согревала его, как могла. …Сколько, сколько же ей лет? Она что, уже старая? Когда же она успела состариться, как же так получилось, ведь так всё было здорово, так надёжно… Истошный, прощальный крик собаки рванулся куда-то вверх, ударился о промороженные, безучастные стволы деревьев, выстроившихся на берегу и затих в ближних сопках. Охотник полз на коленях к полынье. Он понимал, что подобраться к самому краю он не сможет, - лёд не выдержит его веса. И все-таки он полз. Чувствовал промокшими коленями воду, скопившуюся под снегом, видел собаку, видел глаза, полные ужаса и отчаянья. Он на мгновение привстал, рванул на себе куртку, так, что пуговицы в испуге шарахнулись по сторонам и попрятались в снегу. Скинул куртку, лёг грудью на лыжи и, отталкиваясь о снег голыми руками, заскользил к едва заметной черновине в самом конце полыньи. У кромки снег и лёд легко продавливались, прогибались под весом охотника, выпускали на поверхность, на лыжи потоки воды. Уже почти скатываясь в полынью, охотник, каким-то чудом ухватил собаку за загривок и рывком перебросил через себя. Лыжи легко покатились по подломившейся льдине, затягивая в пучину охотника. Но он, еще, когда вытаскивал собаку, почувствовал, как треснула льдина, как терялась опора. Резко отпрянув, он стал перекатываться, с живота на спину, потом снова на живот, и даже отталкивался руками о воду. Ему удалось откатиться от полыньи. Лыжи сразу затянуло под лёд. Собака сидела чуть в стороне и старательно вылизывала шерсть, - сушилась. Охотник поднял куртку, стряхнул с неё снег и натянул на себя, на мокрую рубаху. Подошёл к собаке, потрепал её по голове. - Испугалась? Прорвёмся.… Вот только без лыж теперь мы далеко не уйдём, придётся ночевать. Он медленно бродил по снегу, собирал вещи. Собака тряслась от холода и, след в след, шагала за охотником. - Сколько же лет мы вместе? Когда мы только начинали, ты всегда был весёлый, ходил быстро, играл со мной, а сейчас.… Еле ноги передвигаешь…. Испугался…. Андрей Томилов Продолжаю принимать заявки на мои сборники рассказов об ОХОТЕ, о людях, которые посвятили свою жизнь ТАЙГЕ. О настоящих ПРОМЫСЛОВИКАХ. О судьбах этих ОТВАЖНЫХ людей. Приглашаю на свой сайт http://tomilov-andrei.ru/ Здесь вы можете скачать эти книги или отдельные рассказы